Творчество Вильгельма Дильтея (1833-1911) отмечено стремлением создать «критику исторического разума» и обосновать ценность наук о духе (Geisteswissenschaften). Он был противником философии Гегеля. Дильтей не согласен и с позитивистской редукцией исторического мира к природе при помощи каузально-детерминистской схемы. «Возвращение к Канту», объявленное школой неокритицизма, он связывал с поворотом проблематики внутри социально-исторических наук, с трактовкой человека как волевого существа, а не только познающего. Именно поэтому Дильтей намеревался создать «критику исторического разума». Дильтей - автор таких исторических работ, как: «Жизнь Шлейермахера» (1867-1870), «Интуиция в период Ренессанса и Реформации» (1891-1900), «История молодого Гегеля» (1905-1906), «Жизненный опыт и поэзия» (о романтизме, 1905), «Три эпохи современной эстетики» (1892).
Уже во «Введении в науки о духе» (1883) философ проводит разграничения наук о природе и наук о духе по предмету. Предмет наук о природе составляют внешние по отношению к человеку явления. Науки о духе заняты человеческими отношениями, познание которых имеет непосредственный характер. Есть, кроме того, и гносеологическое отличие: не наблюдение внешних объектов как данных естественных наук, а внутреннее переживание (Erlebnis) интересует историю как науку о духе с ее категориями смысла, цели, ценности и пр. «Мы понимаем социальные факты изнутри, они воспроизводимы до известной степени внутри нас на основе самонаблюдений и интуиции. Мы окрашиваем наши представления о мире любовью и ненавистью благодаря игре наших аффектов. Природа, напротив, молчит, словно чужая... Она для нас - нечто внешнее. Наш мир - общество».
Итак, человеческий мир структурирован как исторический. В «Идеях о дескриптивной и аналитической психологии» (1894) и во «Вкладе в изучение индивидуальности» (1896) Дильтей рассматривает аналитическую психологию (отличную от объяснительной) как основу других наук о духе, анализирует проблему единообразия, а также исторической индивидуации. Науки о духе призваны изучать
Дильтей: наука о духе 289
Виндельбанд: различие наук 291
энциклопедисты, Конт); 2) объективный идеализм, для которого вся реальность задается внутренним началом (Гераклит, стоики, Спиноза, Лейбниц, Шефтсбери, Гёте, Шеллинг, Шлейермахер, Гегель); 3) идеализм свободы, отличающий дух от природы (Платон, Цицерон, Кант, Фихте, Мен де Биран).
Метафизические системы незаконны в своей претензии на абсолютное и всеохватывающее объяснение реальности, полагает Дильтей. Метафизические построения также являются продуктами истории. Задача философа - предложить критически понятую «философию» философии, исследовать возможности и границы философии. Так анализ исторических оснований приводит к «критике исторического разума». Нет вечной философии, как нет системы, равноценной для всех наций. «Относительность любого исторического феномена связана с фактом его конечности».
Но особенно важно, что «осознание конечности любого исторического феномена, любой человеческой и социальной ситуации, понимание относительности любой формы веры - это последний шаг к освобождению человека. С ним он поднимается до уровня, когда за любым переживанием (Erlebnis) признается его собственное содержание, причем делается это смело и решительно, без посредничества какой бы то ни было философской или религиозной системы. Жизнь освобождается от концептуального познания, дух становится сувереном, недосягаемым для паутины догматической мысли. Красота, святость, жертвенный подвиг, пережитые и постигнутые, открывают реальность. Так и всему порочному, постыдному и безобразному мы отводим особое место, оправданное мировой связью: нечто такое, по поводу чего нельзя заблуждаться. Перед лицом относительности ясна ценность непрерывной творческой силы как существенного исторического элемента... Подобно буквам слова, у жизни и истории есть смысл: и в жизни, и в истории есть свои синтаксические моменты, вроде запятой или соединительного союза... Мы открываем, что смысл и значения прорастают в человеке и его истории. Но не в единичном человеке, а в историческом. Ибо человек - существо историческое...»
Глава 5. Иррационалистическая философия XIX в.
§ 4. В. Дильтей
Дильтей Вильгельм (1833-1911) - немецкий историк культуры и философ. Представитель философии жизни, основоположник понимающей психологии и школы «истории духа» (истории идей) в немецкой истории культуры. С 1882 г. - профессор в Берлине.
Основные сочинения: «Описательная психология». М., 1924; «Типы мировоззрения и обнаружение их в метафизических системах» // Культурология. XX век. Антология. М., 1995; «Наброски к критике исторического разума» // Вопросы философии. 1988. № 4; «Категории жизни» // Вопросы философии. 1995. № 10.
«Философия жизни» - направление, сложившееся в последней трети XIX века. Кроме Дильтея ее представителями были Ницше, Зиммель, Бергсон, Шпенглер и др. Возникла как оппозиция классическому рационализму и как реакция на кризис механистического естествознания. Обратилась к жизни как первичной реальности, целостному органическому процессу.
Само понятие жизни многозначно и неопределенно, дает простор для различных трактовок. Оно понимается и в биологическом, и в космологическом, и в культурно-историческом планах. Так, у Ницше первичная жизненная реальность выступает в форме «воли к власти». Для Бергсона жизнь - это «космический жизненный порыв», сутью которого является сознание или сверхсознание. У Дильтея и Зиммеля жизнь выступает как поток переживаний, но культурно-исторически обусловленных.
Однако, во всех трактовках жизнь представляет собой целостный процесс непрерывного творческого становления, развития, противостоящий механическим неорганическим образованиям, всему определенному, застывшему и «ставшему». Вот почему важное значение в философии жизни имела также проблема времени как сути творчества, развития, становления. С обостренным чувством времени связана тема истории, исторического творчества. Как полагал Дильтей, «царство жизни», понятое как объективация жизни во времени, как организация жизни в соответствии с отношениями времени и действия, является историей.
Возможно ли постижение жизни? Если возможно, то с помощью каких средств, методов, приемов и т.п.? Одни представители философии жизни считают, что феномены жизни невыразимы в философских категориях. Другие полагают, что процесс жизни неподвластен омертвляющей, разлагающей деятельности рассудка с его анализом и расчленениями. Разум по своей природе безнадежно оторван от жизни. У Дильтея же, в отличие от двух названных подходов, категориями жизни выступают значение, структура, ценность, целое и его элементы, развитие, взаимосвязь, сущность и другие категории, с помощью которых можно выразить «внутреннюю диалектику жизни».
В целом же в философии жизни господствует антисциентизм, а рациональное познание объявляется здесь ориентированным на удовлетворение чисто практических интересов, действующим из соображений утилитарной целесообразности. Научному познанию и его приемам противопоставляются вне-интеллектуальные, интуитивные, образно-символические способы постижения (иррациональные в своей основе) жизненной реальности - интуиция, понимание и др. Наиболее адекватным способом выражения жизни объявляются произведения искусства, поэзия, музыка, вчувствование, вживание и другие вне-рациональные способы освоения мира.
Для Дильтея жизнь есть способ бытия человека, культурно-исторической реальности. Человек и история - это не нечто разное, а сам человек и есть история, в которой и рассматривается сущность человека. Дильтей резко отделял мир природы от мира истории, «жизни как способа бытия человека». Немецкий мыслитель выделял два аспекта понятия «жизнь»: взаимодействие живых существ - это применительно к природе; взаимодействие, существующее между личностями в определенных внешних условиях, постигаемое независимо от изменений места и времени - это применительно к человеческому миру. Понимание жизни (в единстве двух указанных аспектов) лежит в основе деления наук на два основных класса. Одни из них изучают жизнь природы, другие («науки о духе») - жизнь людей. Дильтей доказывал самостоятельность предмета и метода гуманитарных наук по отношению к естественным.
Согласно Дильтею, постижение жизни, исходя из нее самой, - основная цель философии и других «наук о духе», предметом исследования которых является социальная действительность во всей полноте своих форм и проявлений. Поэтому главная задача гуманитарного познания - постижение целостности и развития индивидуальных проявлений жизни, их ценностной обусловленности. При этом Дильтей подчеркивает: невозможно абстрагироваться от того, что человек суть сознательное существо, а это значит, что при анализе человеческой деятельности нельзя исходить из тех же методологических принципов, из которых исходит астроном, наблюдая звезды.
А из каких же принципов и методов должны исходить «науки о духе», чтобы постигнуть жизнь? Дильтей считает, что это прежде всего метод понимания, т.е. непосредственное постижение некоторой духовной целостности. Это проникновение в духовный мира автора текста, неразрывно связанное с реконструкцией культурного контекста создания последнего. В науках о природе применяется метод объяснения - раскрытие сущности изучаемого объекта, его законов на пути восхождения от частного к общему.
По отношению к культуре прошлого понимание выступает как метод интерпретации, названный им герменевтикой - искусство понимания письменно фиксированных проявлений жизни. Герменевтику он рассматривает как методологическую основу всякого гуманитарного знания. Философ выделяет два вида понимания: понимание собственного внутреннего мира, достигаемое с помощью интроспекции (самонаблюдения); понимание чужого мира - путем вживания, сопереживания, вчув-ствования (эмпатии). Дильтей рассматривал способность к эм-патии как условие возможности понимания культурно-исторической реальности. Наиболее «сильная форма» постижения жизни, по его мнению, - это поэзия, ибо она «каким-то образом связана с переживаемым или понимаемым событием». Один из способов постижения жизни - интуиция. Важными методами исторической науки Дильтей считает биографию и автобиографию.
Из размышлений о жизни, по его мнению, возникает «жизненный опыт». Отдельные события, порожденные столкновением наших инстинктов и чувств в нас с окружающим и судьбой вне нас, обобщаются в этом опыте в знания. Как человеческая природа остается всегда одной и той же, так и основные черты жизненного опыта представляют собой нечто, общее всем. При этом Дильтей отмечает, что научное мышление может проверить свои рассуждения, может точно формулировать и обосновывать свои положения. Другое дело - наше знание жизни: оно не может быть проверено, и точные формулы здесь невозможны.
Немецкий философ убежден, что не в мире, а в человеке философия должна искать «внутреннюю связь своих познаний». Жизнь, проживаемую людьми, - вот что, по его мнению, желает понять современный человек. При этом, во-первых, нужно стремиться к тому, чтобы объединить жизненные отношения и основанный на них опыт «в одно стройное целое». Во-вторых, необходимо направить свое внимание на то, чтобы представить «полный противоречий образ самой жизни» (жизненность и закономерность, разум и произвол, ясность и загадочность и др.). В-третьих, исходить из того, что образ жизни «выступает из сменяющихся данных опыта жизни».
В связи с этими обстоятельствами Дильтей подчеркивает важную роль идеи (принципа) развития для постижения жизни, ее проявлений и исторических форм. Философ отмечает, что учение о развитии по необходимости связано с познанием относительности всякой исторической формы жизни. Перед взором, охватывающим весь земной шар и все прошедшее, исчезает абсолютное значение какой бы то не было отдельной формы жизни.
Задачи критики исторического разума
Связность духовного мира зарождается в субъекте, и она заключается в движении духа к определению смысловой основы связности этого мира, объединяющей отдельные логические процессы друг с другом. Итак, с одной стороны, духовный мир - творение постигающего субъекта, а с другой стороны, движение духа направлено на то, чтобы достичь в этом мире объективного знания. Тем самым мы подходим к вопросу, каким образом структура духовного мира субъекта делает возможным познание духовной действительности. Ранее я назвал это задачей критики исторического разума. Решение данной задачи возможно лишь при условии выделения отдельных действий, способствующих созданию этой связности, если затем можно фиксировать участие каждого такого действия в структуре исторического развертывания духовного мира и в раскрытии его систематики. Это историческое развертывание должно показать, насколько возможно устранить трудности, возникающие из взаимозависимости истин. Оно также будет выводить реальный принцип гуманитарно-научного постижения постепенно из опыта. Понимание есть обретение вновь Я в Ты; дух обретает себя, восходя ко все более высоким ступеням связности; это тождество (Selbigkeit) духа в Я, в Ты, в каждом субъекте сообщества, в каждой системе культуры, наконец, в цельности духа и всемирной истории делает возможным взаимовлияние различных действий в науках о духе. Здесь субъект познания един со своим предметом, и этот предмет один и тот же на всех ступенях объективации. Если в этом заключается способ познания объективности духовного мира, созданного субъектом, возникает вопрос, насколько это может способствовать решению проблем познания вообще. При разработке проблемы познания Кант исходил из основоположений, которые в формальной логике и математике служат средством рассмотрения проблемы познания, формальная логика во времена Канта усматривала в предельных логических абстракциях, законах и формах мышления последнюю логическую основу правомерности всех научных законов. Законы и формы мышления, и в первую очередь суждение, в котором, по его мнению, представлены эти категории, содержали условие познания. Он расширил эти условия за счет тех, которые, с его точки зрения, делают возможной математику. Величие подхода Канта заключалось в исчерпывающем анализе математического и естественнонаучного знания. Вопрос, однако, в том, возможна ли в рамках его понятий тео-рия познания истории, которую сам Кант не разработал.
Интериоризация и реальность: время 2
Я рассматриваю здесь сказанное ранее о жизни и переживании в качестве предпосылки. Теперь задача состоит в том, чтобы показать реальность того, что постигается в переживании, и так как здесь речь идет об объективной ценности категорий духовного мира, возникающих из переживания, я позволю высказать несколько замечаний относительно того, в каком смысле здесь употреблено выражение “категория”. В предикатах, которые мы высказываем о предметах, заключены и способы постижения. Понятия, характеризующие эти способы постижения, я и называю категориями. Категории образуют внутренние систематические связи, высшие категории характеризуют высшие точки постижения действительности. Далее каждая такая категория характеризует особый мир предикаций, формальные категории - это формы высказывания всей действительности. К реальным же категориям относятся лишь те, которые своим истоком имеют постижение духовного мира, если они затем находят применение и в преобразовании всей действительности. Всеобщие предикаты, характеризующие связность переживания, возникают в переживании отдельного индивида; поскольку они применяются при отдельных актах объективации жизни в понимании и при характеристике субъектов высказываний, присущих наукам о духе, сфера их значимости расширится, и тогда оказывается, что везде, где есть духовная жизнь, ей присущи воздействие, сила, ценность и т. д. Таким образом, эти всеобщие предикаты приобретают статус категорий духовного мира.
- * Здесь публикуются две главы из первой части “Набросков к критике исторического разума”, которая носит название “Переживание, выражение и понимание” (см.: Dilthey W. Gesammelte Schriften, Bd. VII. Stuttgart – Tubingen, 1973, S. 191-227). Разрабатывая план дальнейшего исследования структуры исторического мира, наук о духе, В. Дильтей ставит перед собой задачу дать критику исторического разума, что предполагало наряду с раскрытием связей между переживанием, выражением и пониманием анализ структуры исторического знания, основных понятий истории и проблемы ценностей в историческом исследовании. Все яти вопросы и обсуждаются во второй части.
- " Ср. также с рассуждениями в “Структуре исторического мира в науках о духе”.- “Gesammelte Schriften, Bd. VII. Stuttgart – Tubingen, 1973, S.. 107 и далее.
- 2 В рукописи подзаголовок иной: “Глава первая. Переживание”.
В жизни первое категориальное ее определение является основополагающим для всех иных определений, заключающих в себе темпоральность (Zeitlichkeit). Это обнаруживается уже в выражении “течение жизни”. Время дано нам благодаря объединяющему единству нашего сознания. Жизни и внешним предметам, проявляющимся в ней, общи отношения одновременности, последовательности, временного интервала, длительности, изменения. Из них на основе математического естествознания были развиты абстрактные отношения, которые Кант положил в основание своего учения о феноменальном характере времени.
Эти отношения определяют, но не исчерпывают переживание времени, в котором понятие времени находит свою окончательную реализацию. Здесь время воспринимается как беспрестанное движение вперед, в котором настоящее беспрерывно становится прошлым, а будущее настоящим. Настоящее - это наполненное реальностью мгновение, оно реально в противоположность воспоминанию или представлениям о будущем, обнаруживающимся в желании, ожидании, надежде, страхе, стремлении. Эта наполненность реальностью или настоящим существует постоянно, тогда как содержание переживания непрерывно изменяется. Представление о прошлом и будущем существует только для тех, кто живет в настоящем. Настоящее дано всегда, и нет ничего кроме того, что в нем открывается. Корабль нашей жизни как бы несет течение, а настоящее всегда и везде там, где мы плывем в его волнах, страдая, вспоминая или надеясь, короче говоря, везде, где мы живем в полноте нашей реальности. Мы беспрестанно движемся, вовлеченные в это течение, и в тот момент, когда будущее становится настоящим, настоящее уже погружается в прошлое. Таким образом, моменты наполненного времени не только качественно отличаются друг от друга, но если мы бросим взгляд из настоящего назад в прошлое или заглянем в будущее, то каждый момент этого потока времени, независимо от того, что мы в нем обнаруживаем, будет иметь различный характер. Позади нас лишь ряд воспоминаний, упорядоченных по осознанности и эмоциональности; подобно тому. как, уменьшаясь, исчезает вдали вереница домов или деревьев, так и эта последовательность воспоминаний различна по степени своей близости к нам и исчезает в сумраке горизонта. И чем больше звеньев - душевных состояний, внешних событий, средств, целей - между осуществляющимися настоящим и будущим, тем больше возможностей для определенного течения событий, тем неопределеннее и туманнее становится образ этого будущего. Оглядываясь в прошлое, мы пассивны: прошлое неизменно, тщетно человек, предопределенный прошлым, грезит о том, что все могло быть иначе. В отношении к будущему мы активны, свободны. Здесь наряду с категорией действительности, которая открывается нам в настоящем, возникает категория возможности. Мы чувствуем себя людьми, обладающими безграничными возможностями. Таким образом, это переживание времени определяет содержание нашей жизни по всем направлениям. Именно поэтому учение о чистой идеальности времени не имеет никакого смысла в науках о духе. Ведь это учение может лишь утверждать, что по ту сторону жизни, которой присуще как “всматривание” в прошлое, зависящее от хода времени и темпоральности, так и неослабевающее, деятельное и свободное стремление к будущему и возникающее из этого предельное отчаяние, усилия, труд. цели, устремленные в будущее, простирается преобразование и развертывание, осуществляющееся во временном жизненном процессе в качестве условия всего этого призрачного царства безвременности,- нечто безжизненное. Но в этой нашей жизни заключена реальность, знанием о которой обладают науки о духе.
Антиномии, которые мышление выявляет в переживании времени, возникают из непроницаемости этого переживания для познания. Самый малый интервал отодвигающегося от нас времени уже заключает в себе течение времени. Настоящее н и к о г д а н е с у щ е с т в у е т; то, что мы переживаем как настоящее, всегда заключает в себе воспоминание о том, что только что было в настоящем. Среди всех прочих моментов прошлое продолжает оказывать воздействие на настоящее в качестве некоей силы, значимости прошлого для настоящего, придавая воспоминанию своеобразный характер присутствия, благодаря чему воспоминание вовлечено в настоящее. То, что в потоке времени образует единство в настоящем, поскольку оно имеет единый смысл, составляет то малое единство, которое мы можем назвать переживанием. В дальнейшем мы будем называть переживанием любое охватывающее единство интервалов жизни, связанных общим смыслом в жизненном потоке даже там, где эти периоды отделены друг от друга прерывающими их процессами.
Переживание - это точение времени, з котором каждое состояние до того, как оно станет отчетливо выделяющимся предметом, изменяется, потому что каждое последующее мгновение строится на предшествующем, и где каждое мгновение, не будучи еще схваченным, превращается в прошлое. Затем это мгновение появляется в качестве воспоминания, которое обладает свободой расширения своей сферы. Однако наблюдение разрушает переживание. Поэтому нет ничего более странного, чем тот способ связи, который мы назвали малым отрезком жизненного процесса; неизменным же остается только одно: структурное отношение - это его форма. Если попытаться, прибегнув к какому-то особого рода усилию, пережить сам поток жизни, то тут же показывается берег; ведь, согласно Гераклиту, поток всегда един и тот же, но вместе с тем не один и тот же, он представляет собой многое и единое; в таком случае мы вновь подпадаем под действие закона самой жизни, согласно которому любое мгновение жизни, ставшее предметом наблюдения, сколь бы мы ни интенсифицировали в себе сознание потока, оказывается вспоминаемым мгновением, а не потоком; в е д ь п о т о к ф и к с и р у е т с я с п о м о щ ь ю в н и м а н и я, к о т о р о е о с т а н а в л и в а е т в с е б е т е к у щ е е. Поэтому мы не можем постичь сущность самой этой жизни. То, что открывается ученику из Саиса 3 , есть образ, а не жизнь. Это необходимо уяснить себе для того, чтобы постичь категории, возникающие в самой жизни.
Из этого свойства реального времени следует, что поток времени в строгом смысле непереживаем. Присутствие прошлого заменяет нам непосредственное переживание. Желая наблюдать, время, мы разрушаем его с помощью наблюдения, так как оно устанавливается благодаря вниманию; наблюдение останавливает текущее, становящееся. Мы переживаем лишь изменения того, что только что было, а изменения того, что только что было, продолжаются. Но сам поток мы не переживаем. Мы переживаем некоторое состояние, возвращаясь назад к тому, что испытывает длительность и изменения в нас же самих, в интерпорпзации нашего Я ничего при этом не изменяется. Так же обстоит дело и с интроспекцией.
Жизненный процесс состоит из компонентов, из переживаний, которые внутренне связаны друг с другом. Каждое отдельное переживание соотнесено с Я, компонентом которого оно является; переживание структурно связано с другими компонентами. Во всем духовном мире мы находим связность, следовательно, связь - это категория, возникающая из жизни. Мы может постичь эту связность благодаря единству сознания. Это условие, которому подчиняется любая форма постижения, однако вполне ясно, что констатация связи не может вытекать из того простого факта, что единству сознания дано многообразие переживаний. Связность жизни дана нам лишь потому, что сама жизнь есть структура, которая связывает переживания, или структура эмоциональных отношений. Эта связность постигается с помощью всеобщей категории, являющейся способом высказывания обо всей действительности,- категории отношения целого к частям 4 .
Духовная жизнь возникает на почве физического мира, она включена в эволюцию, будучи ее высшей ступенью на Земле. Условия, при которых она возникает, анализируют естествознание, раскрывающее законы, которые управляют физическими явлениями. Среди всех данных феноменально тел существует и человеческое тело, а с ним самым непосредственным образом связано переживание. Но с переживанием мы уже переходим из мира физических феноменов в царство духовной действительности. Это предмет наук о духе, и размышление об этом... 5 и их познавательная ценность совершенно не зависят от изучения их физических условий.
Знание о духовном мире возникает из взаимодействия переживания, понимания других людей, исторического постижения сообществ как субъектов исторического действия и, наконец, объективного духа. Переживание - это фундаментальная предпосылка всего этого, поэтому и возникает вопрос: какие действия вызываются им?
Переживание заключает в себе элементарные акты мышления. Я называю их интеллектуальностью переживания. Она появляется вместе с ростом осознанности: изменение внутреннего содержания превращается таким образом в осознание различия. В том, что изменяется, то или иное обстоятельство постигается отдельно. В переживание включаются суждения о пережитом, в котором переживание предметно. Было бы излишним излагать здесь то, как мы, исходя из переживания, получаем знание обстоятельств каждого духовного акта. Чувство, которое мы не пережили, нельзя обрести в переживании других людей. Но для формирования паук о духе решающим является то, что мы наделяем субъекта, у которого возможность переживаний ограничена рамками тела, всеобщими предикатами, атрибутами, исходя из нашего переживания, которые и образуют отправной пункт для категорий наук о духе. Формальные категории, как мы видели, возникают из элементарных актов мысли. Они представляют собой понятия, в которых представлено постигаемое этими актами мысли. Это такие понятия, как единство, многообразие, равенство, различие, степень, отношение. Они являются атрибутами всей действительности 6 .
- 3 Имеется ввиду роман Новалиса “Ученики из Саиса”.
- 4 Конец абзаца не расшифрован.
- 5 Несколько слов остались непонятными.
Связность жизни
Теперь уже очевидна новая черта жизни: она обусловлена вышеизложенным характером темпоральности жизни, но выходит за его рамки. Мы определяем наше отношение к жизни - как к собственной, так и к чужой - через понимание. И это отношение осуществляется в собственных категориях, которые чужды познанию природы как таковому. Если познание природы для изучения этапов, предшествующих возникновению человеческой жизни в органическом мире, нуждается в понятии цели, то оно ведь заимствует эту категорию из человеческой жизни.
Формальные категории - это абстрактные выражения для исследования логических отношений различия, для постижения степени различия, соединения, разделения. Они как бы выявляют картину становления высшей степени, которая только констатируется, но не конструируется а priori. Эти категории формируются уже на первоначальных ступенях мышления и затем обнаруживаются в таком качестве и в нашем дискурсивном мышлении, которое обусловлено уже знаками, правда, на более высоком уровне их развития. Формальные категории - это формальные условия понимания и познания как в науках о духе, так и в естественных науках.
Однако реальные категории в науках о духе во всех случаях совершенно иные, чем в естественных науках. Я не останавливаюсь на проблеме возникновения этих категории. Здесь речь идет лишь об их оценке. Ни одна реальная категория не может притязать на одинаковое значение как в естествознании, так и в науках о духе. Всякая попытка переноса абстрактно выраженного в естествознании метода в науки о духе ведет к тому, что границы естественнонаучного мышления преступаются, что неприемлемо точно так же, как неприемлемо для естествознания перенесение отношений из сферы духа на природу, из чего исходила натурфилософия Шеллинга и Гегеля. В историческом мире нет естественнонаучной причинности, ибо причина в смысле этой естественнонаучной причинности включает в себя то, что она в соответствии с определенными законами необходимо вызывает определенные следствия. История же знает лишь отношения воздействия и страдания, действия и противодействия.
И независимо от того, как будущее естествознание могло бы развернуть понятие субстанций как основ - носителей событий или сил, вызывающих их к жизни, разрабатывая новый понятия,- все эти способы образования понятия и в сфере естественнонаучного знании неприменимы в науках о духе. Субъекты высказывании об историческом мире - от процесса индивидуальной жизни до жизни человечества - характеризуются только определенным способом связи в четко ограниченных рамках. И хотя формальная категория, представленная в отношении целого и части, едина и для этой связи, и для связи пространства, времени, и для всего живого организма, однако лишь в сфере наук о духе эта категория обретает собственный смысл благодаря сущности жизни и соответствующих ей методов понимания, а именно - смысл связи, соединяющей части. Причем и здесь органическая жизнь в соответствии с характером эволюции действительности, ставшей предметом нашего опыта, должна рассматриваться как промежуточное звено между неорганической природой и историческим миром и, следовательно, как предварительная ступень последнего.
Но в чем же заключен этот собственный смысл, в котором все компоненты жизни человечества связаны в одно целое? Каковы категории, в которых мы овладеваем этим целым с помощью понимания?
Я обращаю внимание на автобиографии, являющиеся непосредственным выражением осмысления жизни. Автобиографии Августина, Руссо, Гете - его наиболее типичные исторические формы. Как достигали понимания вышеуказанной связи различных периодов своей жизни эти писатели?
Августин целиком ориентирован на постижение связи своего существования с богом. Его сочинение - одновременно и религиозное размышление, и молитва, н рассказ. Эта исповедь имеет своей целью поведать о событии его религиозного обращения, где каждое предшествующее событие лишь веха на пути к этой цели, в которой и заключен умысел провидения относительно этого человека. Для Августина ни чувственное наслаждение, ни философский экстаз, ни любование оратора лоском своей речи, ни жизненные отношения не являются самоценностью. Во всем этом он усматривает положительное жизненное содержание, причудливо смешанное со страстным стремлением к трансцендентному отношению; все это преходяще, и лишь благодаря обращению в новую веру возникает вечное и лишенное страданий отношение. Таким образом, понимание им своей жизни осуществляется благодаря отнесению ее отдельных звеньев к реализации абсолютной ценности, безусловно высшего блага, и лишь в этом отношении у каждого направляющего свой взор на прошлое формируется осознание значимости каждого минувшего момента жизни. Августин усматривает в своей жизни Не развитие, а подготовку к совершению решительного поворота от всего преходящего содержания жизни.
- 6 Далее следует начало незаконченной фразы: “Реальные категории…”
Руссо! Его отношение к своей жизни в “Исповеди” может быть раскрыто в тех же категориях значения, ценности, смысла, цели. Вся Франция была полна слухами о его браке и его прошлом. Свое страшное одиночество, доходившее до мизантропии и мании преследования, Руссо объяснял непрестанной деятельностью своих врагов. Оглядываясь на свое прошлое, он вспоминал изгнание из родного дома с его кальвинистским суровым порядком, отказ от полной приключений жизни во имя того великого, что в нем жило, всю уличную грязь, скверную пищу, чувство бессилия по отношению к всевластию аристократов и окружавших его избранных умов. Однако, что бы он ни делал, какие бы страдания и лишения ни переносил, он считал себя аристократом и благородным человеком, душа которого слита со всем человечеством, а в этом и заключалась идеалы его времени. Именно это он и хотел показать миру - показать правомерность своего духовного существования, раскрыть его целиком таким, каким оно было. Здесь также дано определенное истолкование хода внешних событий его жизни. Найдена связь, которая не сводится к простому отношению причин и следствий. Выразить эту связь можно лишь в следующих словах: ценность, смысл, значение. При более пристальном взгляде мы видим, что существует своеобразное отношение этих категорий друг к другу, которое выражает его истолкование. Руссо прежде всего стремится добиться признания права своего индивидуального существования. В этом представлен совершенно новый взгляд на безграничные возможности реализации жизненных ценностей. Из этого взгляда вытекает соотношение категорий, в которых Руссо осуществляет интерпретацию собственной жизни.
А теперь обратимся к Гете. В “Поэзии и правде” человек относится к своему существованию универсально-исторически. Он рассматривает себя только под углом зрения связи с литературными направлениями эпохи. Он обладает спокойным и гордым чувством определенного места в ней. Таким образом, каждый момент существования этот старец, оглядывающийся па собственное прошлое, рассматривает как значительный в двояком смысле: как услаждающую полноту жизни и как силу, действующую в связности жизни. Он чувствует каждый этап своей жизни - в Лейпциге, Страсбурге, Франкфурте - как наполненное жизнью настоящее, определяемое прошлым, как устремленное вперед, к формированию будущего, но это уже называется развитием. Теперь попытаемся глубже проникнуть в те отношения, которые существуют между категориями как средствами постижения жизни. Смысл жизни - в формировании, в развитии; этим своеобразно определяется значение каждого момента жизни: его значение есть одновременно и переживаемая са-моценность момента, и его действенная сила.
Каждая жизнь имеет свой собственный смысл. Он заключен в том значении, которое придает каждому настоящему моменту, сохраняющемуся в памяти, самоценность, при этом значение воспоминания определяется отношением к смыслу целого. Этот смысл индивидуального бытия совершенно неповторим и не поддается анализу никаким познанием, и все же он, подобно монаде Лейбница, специфическим образом воспроизводит нам исторический универсум.
Автобиография
Автобиография - это высшая и наиболее инструктивная форма, в которой нам представлено понимание жизни. Здесь жизненный путь дан как нечто внешнее, чувственное, от чего понимание должно проникнуть к тому, что обусловило этот путь в определенной среде. Поэтому человек, понимающий этот жизненный путь, идентичен тому, кто создал этот путь. Из этого вырастает особая интимность понимания. Тот же самый человек, который пытается найти связность истории своей жизни, реализовывал все то, что он воспринимал как ценность своей жизни, как ее цели, что он проектировал в качестве планов жизни, то, что он, вглядываясь в свое прошлое, интерпретировал как развитие себя, а заглядывая вперед - как формирование своей жизни и как ее высшее благо,- во всем этом он уже выявил связность своей жизни в различных аспектах, которую сейчас необходимо раскрыть. Вспоминая различные мгновения своей жизни, испытанные человеком как наиболее значимые, он выделяет и делает акцент на некоторых из них, а другие предает забвению. Его ошибочные оценки значимости того или иного мгновения жизни исправит будущее. Таким образом, ближайшие задачи постижения и изображения исторической связи уже наполовину решены самой жизнью. Различные виды единства формируются в различных концепциях переживаний, в которых настоящее и прошлое удерживаются вместе благодаря общему значению. Среди этих переживаний сохраняются в памяти ц извлекаются из бесконечного потека событий и предаваемого забвению лишь те, которые имеют особую значимость сами по себе и для связности жизни, и эта связность создана самой жизнью, сохраняясь в различном местонахождении человека, в постоянных его передвижениях. Итак, задача исторического описания наполовину выполнена самой жизнью. Различные виды единства имеют форму переживаний; из их бесконечного, бесчисленного множества осуществляется выбор того, что достойно описания.
И между этими звеньями просматривается связность, которая, конечно, не может быть просто отражением реального жизненного пути на протяжении многих лет, которая и не стремится к этому, так как речь идет лишь о понимании, но которая выражает то, что сама индивидуальная жизнь осознает благодаря пониманию этой связности.
Здесь мы лишь подошли к истокам всякого исторического познания. Автобиография - это осмысление человеком своего жизненного пути, получившее литературную форму выражения. Такого рода самоосмысление в той или иной мере присуще каждому индивиду. Оно существует всегда и проявляется во все новых формах. Это самоосмысление обнаруживается как в стихах Солона, так и размышлениях о самих себе философов-стоиков, в медитациях святых, в современной философии жизни. Только оно делает возможным историческое видение. Сила и широта собственной жизни, энергия ее осмысления являются основой исторического видения. Лишь оно одно делает возможным то, что бескровные тени прошлого обретают вторую жизнь. Связь этого самоосмысления с не имеющей гранил потребностью отдаваться чужому бытию вплоть до утраты собственного Я и отличает великого историка.
Но что же при рассмотрении своего жизненного пути конституирует связь, с помощью которой мы соединяем ее отдельные звенья в одно целое, позволяющее достичь понимание жизни? Ко всеобщим категориям мышления в понимании жизни присоединяются категории ценности, цели и значения. Среди этих категорий - такие универсальные понятия, как формирование и развитие жизни. Различие этих категорий обусловлено прежде всего точкой зрения, с которой осуществляется понимание жизни по времени.
Благодаря ретроспективному взгляду в прошлое, осуществляющемуся в воспоминании, мы постигаем связь прошлых звеньев жизни с помощью категории значимости воспоминания. Живя в настоящем, полном реальности, мы позитивно или негативно эмоционально оцениваем его, и из того, как относимся к будущему, возникает категория цели. Мы истолковываем жизнь как реализацию определенной высшей цели, подчиняющей себе все остальные цели как средства реализации высшего блага. Ни одна из этих категорий не может быть подчинена другой, так как каждая из них, согласно другой точке зрения, позволяет осуществить понимание целостности жизни. Таким образом, эти точки зрения несравнимы друг с другом.
Однако их различие относительно понимания жизни все же обнаруживается. Собственные ценности, которые узнаются в переживании настоящего и только в нем,- это первично постигаемое, однако эти ценности обособлены друг от друга. Ведь каждая из них возникает из актуального отношения субъекта к никоему наличному предмету. (Иначе мы ведем себя, когда выдвигаем цель - представление об объекте, которое должно быть реализовано.) Таким образом, собственные ценности переживаемого настоящего обособлены друг от друга; они поддаются только сравнению друг, с другом и оценке. То, что обычно называют ценностями, характеризует лишь отношение к собственным ценностям. Если мы приписываем предмету объективную ценность, то это говорит лишь о том, что в отношении к нему переживаются различные ценности. Если мы приписываем предмету ценность последствия, то это лишь означает возможность появления ценности в более поздней точке потока времени. Все это чисто логические отношения, в которые может входить ценность. переживаемая в настоящем. Таким образом, жизнь с точки зрения ценности предстает бесконечным богатством позитивных и негативных ценностей бытия. Жизнь - это хаос гармонии и диссонансов. Каждый из них - это сочетание звуков, наполняющее настоящее; но по отношению друг к другу они не имеют никакого музыкального соотношения. Категория цели или добра, постигающая жизнь с точки зрения направленности в будущее, предполагает категорию ценности. Но подход и с точки зрения этой категории не позволяет представить связность жизни. Ведь соотношение целей друг с другом - это только отношение возможности, выбора, субординации. Лишь категория значения преодолевает простую рядоположенность, простую субординацию звеньев жизни. И поскольку история - это воспоминание, а категория значения входит в состав воспоминания, постольку именно эта категория является наиболее специфической категорией исторического мышления. Поэтому следовало бы развить ее, и прежде всего - в ее постепенном становлении.
Дополнение к параграфу “Связность жизни”
В связи с категориями воздействия и страдания здесь возникает категория силы. Воздействие и страдание - это, как мы видели, основа принципа каузальности в естественных науках. Этот принцип в его строгой форме развит в механике (об этом см. “Введение в науки о духе”, 509. См. Соч., т. 1, с. 399) 7 . Понятие силы в естественных науках - понятие гипотетическое. Если согласиться со значимостью этого понятия для естественных наук, то следует сказать, что оно определяется принципом каузальности. В науках о духе это понятие является категориальным выражением переживаемого.
- 7 С.м.: “Gesammelte Schriften”, Bd. II. S. 399.
Оно возникает, если мы обращены и будущее, что осуществляется различным образом - в мечтах о будущем счастье, в фантазии, играющей возможностями, в тревоге и страхе. Но как только мы стянем это бесцельное расширение нашего бытия в одну точку, средоточием возможностей станет наша решимость реализовать одну из них. Представление о цели, которое здесь формируется, содержит нечто новое, чего еще не было в различных сферах действительности и сейчас должно войти в них: то, о чем здесь идет речь (совершенно независимо от любых теорий воли) есть напряжение, которое психолог мог бы интерпретировать физически, - направленность на цель, а точнее, возникновение и н т е н ц и и к р е а л и з а ц и и ч е г о – т о, чего еще не было в действительности, выбор возможностей а интенция к реализации некоего... 8 определенного представления цели, выбор средств к ее осуществлению и самоосуществленне. Поскольку это осуществляется связностью жизни, мы называем ее силой.
Это - решающее понятие наук о духе! Везде, где мы имеем дело с этими науками, мы имеем дело с целым, со связью. Всюду в них как нечто само собой разумеющееся фиксируется устойчивость состояний, однако, поскольку история пытается понять и выразить изменения, она достигает этого с помощью понятий, которые выражают энергию, направление движения, смену исторических сил. Чем в большей мере исторические понятия принимают такой характер, тем лучше они выражают природу своего предмета. То, что в фиксации предмета в понятии придает последнему характер независимой от времени значимости, относится лишь к логической форме понятий. Здесь же речь идет о формировании понятий, выражающих свободу жизни и истории. Гоббс часто говорил, что жизнь - это постоянное движение. Лейбниц и Вольф высказывали мысль о том, что счастье - в осознании прогресса отдельных людей и сообществ.
Постижение и истолкование собственной жизни проходит ряд ступеней: наиболее совершенная их экспликация и есть автобиография. Здесь Я постигает свой жизненный путь так, что осознается человеческий субстрат, исторические отношения, в которые оно вплетено. Таким образом, автобиография способна, наконец, развернуться в историческую картину; и ее границы и ее значение определены тем, что она извлечена из переживания, глубина которого делает понятным мое Я и мое отношение к миру. Размышление человека о самом себе остается целью и основой.
II. Понимание других людей и проявлений их жизни
Понимание и истолкование - это метод, используемый науками о духе. Все функции объединяются в понимании. Понимание и истолкование содержат в себе все истины наук о духе. Понимание в каждой точке открывает определенный мир.
На основе переживания и понимания самого себя, в их постоянном взаимодействии друг с другом формируется понимание проявлений другой жизни и других людей. И здесь идет речь не о логической конструкции или психологическом расчленении, а об анализе в научно-теоретическом смысле. Для исторического знания необходимо зафиксировать результаты понимания других людей.
Проявления жизни
Все то, что нам дано, есть проявление жизни. В чувственном мире оно выражение духовного. Таким образом, проявления жизни позволяют нам познать духовное. Под проявлением жизни здесь я понимаю не только выражения, которые что-то подразумевают или означают, но и выражения, позволяющие нам понять духовное, не претендуя на то, чтобы что-то означать или быть определенным мнением.
Способ и результаты понимания различаются в зависимости от типа проявлений жизни.
К первому типу принадлежат понятия, суждения и более сложные образования мысли. Будучи составными частями науки, они высвобождены из переживания, в котором возникают, в соответствии с присущей им логической нормой всеобщности. Характер их общности заключается в тождестве форм мысли независимо от того места в мыслительной связи, в котором они появляются. Суждение говорит о значимости содержания мысли независимо от изменений мест появления, от различия времен и лиц. Именно в этом заключается смысл закона тождества. Таким образом, суждение тождественно как в том, что оно объясняет, так и в том, что оно постигает: суждение подобна некоему транспортному средству, которое, оставаясь неизменным, совершает движение из владений высказывания во владения понимания. Это и определяет характер понимания любой логически завершенной мыслительной связи. Здесь понимание направлено лишь на содержание мысли, которое в любых связях остается равным самому себе, и поэтому здесь оно более полно, чем в отношении любого иного проявления жизни. Но в то же время для постигающего человека этот вид понимания ничего не говорит о его отношении к скрытой подоснове и полноте душевной жизни. Здесь нет даже намека на те особенности жизни, из которых вырастает понимание, и именно этот характер понимания объясняет, почему в нем нет требования ретроспективного взгляда на душевную связь.
- 8 Далее следует несколько непонятных слов.
К другому типу проявлений жизни относятся поступки. Их источник заключен в намерениях сообщить что-то. По своей соотнесенности с целью поступок включает в себя цель. Отношение поступка к сознательному началу (das Geistige), которое также выражено в поступке, подчинено определенным правилам и позволяет сделать вероятные предположения о сознательном. Однако необходимо совершенно отделить обусловленное обстоятельством состояние душевной жизни, предполагающее поступок и выражающееся в поступке, от самой жизненной связи, в которой коренится это состояние. Действие оказывается той решающей силой, которая превращает полноту жизни в ее односторонность. Но как бы ни был взвешен поступок, он выражает лишь часть нашего существа. Возможности нашего существа поступок уничтожает. Таким образом, поступок также высвобождается из подосновы жизненной связи. И без объяснения того, как в нем соединены обстоятельства, цель, средства и жизненная связь, поступок не позволяет дать всестороннее определение внутренней жизни, из которой он возник.
Совсем иное - выражение переживания! Особое отношение существует между выражением переживания, жизнью, из которой оно возникает, и пониманием, которое он вырабатывает. Именно относительно душевной связи выражение может сказать больше, чем то, что может выявить любая интроспекция. Выражение поднимается из глубин, не освещенных сознанием. Однако в то же время в самой природе выражения переживания заложено то, что отношение между этим выражением и духовным началом, которое в нем выражено, лишь в весьма малой степени может быть положено в основу понимания. Выражение переживания относится не к истинному или ложному суждению, а к правдивому или неправдивому суждению. Ведь притворство, ложь, обман разрушают отношение между выражаемым сознательным началом и самим выражением.
Однако при этом обнаруживается одно важное отличие, и на нем основывается то высокое значение, которого только и может достичь выражение переживания в науках о духе. То, что вытекает ив повседневной жизни, находится во власти ее интересов. Преходящие интересы одного дня всегда определяют истолкование того, что постоянно в преходящем. Самое ужасное то, что в борьбе практических интересов любая форма выражения, а также истолкования может ввести в заблуждение вследствие изменения нашей позиции. Но, поскольку в великих произведениях духовное высвобождается от связи со своим творцом - поэтом, художником, писателем, мы достигаем сферы, где кончается заблуждение. Никакое истинно великое произведение искусства не может обманывать, если речь идет о господствующих отношениях и могущих быть развернутыми в будущем отношениях духовного содержания, чуждого автору произведения, ведь оно (произведение) не пытается сказать что-то от имени автора. Здесь произведение действительно правдиво само по себе, фиксировано, зримо, длительно, что и делает возможным художественно достоверное его истолкование. Таким образом, на границах между знанием и действием возникает область, в которой открываются глубины жизни, недоступные наблюдению, рефлексии и теории 9 .
Элементарные формы понимания
Понимание вырастает в первую очередь из интересов практической жизни. В ней люди зависят от общения друг с другом. Они должны взаимно понимать друг друга. Один человек должен знать, чего же хочет другой. Таким образом, сначала возникают элементарные формы понимания. Они подобны буквам, объединение которых делает возможным высшие формы понимания. Такой элементарной формой я считаю истолкование одного отдельного проявления жизни. Логически эта форма может быть представлена в заключении по аналогии. Это заключение опосредовано закономерным отношением между элементарной формой и тем, что в ней выражено. А именно отдельное проявление жизни каждого из выше отмеченных типов способно к подобному истолкованию. Ряд букв, составленных в слова, образующие предложение, есть форма, выражающая высказывание. Выражение лица может свидетельствовать о радости или страдании. Элементарные акты, из которых складываются связные поступки, такие, как подъем предмета, удар молотом, распиливание дерева, характеризуются наличием определенных целей. Следовательно, в этом элементарном понимании не достигается ретроспективный взгляд на все связи жизни, которые созданы устойчивым субъектом проявлений жизни. Мы ничего не знаем и о заключении, в котором могло бы возникнуть элементарное понимание.
Фундаментальным отношением, на котором основывается процесс элементарного понимания, является отношение выражения к тому, что в нем выражается. Элементарное понимание не есть заключение от следствия к причине. Ведь не следует рассматривать понимание, предусмотрительно модифицируя его как процедуру, которая возвращает нас от данного следствия к какому-то звену в цепи жизни, делающему возможным следствие. Несомненно, что это отношение существует в самих предметах, и, таким образом, переход от одного к другому как бы всегда уже на пороге, но переходить порог не нужно.
- 9 Здесь же замечание, сделанное Дильтеем на полях: “Для этого использовать гл. 2 из поэтики о проявлении жизни и выражении”.
И все, таким образом друг с другом соотнесенное, определенным способом связано друг с другом. Здесь в своей элементарной форме обнаруживается соотнесенность между проявлениями жизни и сознательным началом, господствующим во всем понимании, согласно которому в движении понимания к выражаемому сознательному началу цель переводится в сознательное, и тем не менее чувственно данные проявления не исчезают в сознательном. И то, и другое, например, и жест, и испуг, не рядоположены друг другу, а образуют единство, которое основано на фундаментальном отношении выражения к сознательному. Но к этому следует присоединить характер всех элементарных форм понимания, о котором сейчас я пойдет речь.
Объективный дух и элементарное понимание
Я описал роль объективного духа в самой возможности познания в науках о духе. Под объективным духом я понимаю многообразные формы, в которых общность, существующая между индивидами, объективировалась в чувственном мире. В этом объективном духе прошлое есть для нас устойчиво длящееся настоящее. Область духа охватывает стиль жизни, формы общения, целевые связи, образуемые обществом, обычаи, право, государство, религию, искусство, науки и философию. Ведь и произведение гения также представляет общность идей, душевной жизни, идеалов определенной эпохи и среды. Мир объективного духа предоставляет пищу нашему Я с самого детства. Этот мир образует тот медиум, в котором достигается понимание других людей и проявлений их жизни. Ведь все, в чем объективировался дух, содержит в себе нечто общее для Я и Ты. Окруженная деревьями площадь, комната, где стулья расставлены в определенном порядке, понятны нам с детства, так как постановка человеком целей, порядок, ценностное определение, будучи чем-то общим, отводит каждой площади и каждому предмету в комнате свое место. Ребенок растет в определенных семейных правилах, нравах, которые он разделяет с другими членами семьи и которые включают в себя и распоряжения матери. До того, как ребенок научается говорить, он уже целиком погружен в медиум сообщества. И жесты, и выражение лица, движения и возгласы, слова и предложения ребенок научается понимать только потому, что они постоянно, встречаются ему как тождественное по форме и по отношению к тому, что они означают и выражают. Таким образом, индивид ориентируется в мире объективного духа.
Из этого проистекает одно важное следствие для процесса понимания. Проявление жизни, постигаемое индивидом, как правило, оказывается для него не только обособленным проявлением, оно как бы наполнено знанием об общности я отношением к внутренней жизни, существующей в общности.
Это подчинение отдельного проявления жизни чему-то общему облегчено тем, что объективный дух содержит в себе некий расчлененный порядок. Объективный дух включает в себя отдельные однородные связи, такие, как право или религия, и эти связи имеют устойчивую, закономерную структуру. Таким образом, императивы гражданского права, выраженные в параграфах закона и призванные обеспечить возможную степень совершенства при реализации жизненных отношений, связаны с процессуальным порядком, с судами и учреждениями для осуществления своих решений. Далее, внутри подобной связи существует многообразие типичных различий. Отдельные проявления жизни, встречающиеся субъекту понимания, могут быть поняты как принадлежащие одной сфере общности, одному типу. И, следовательно, согласно соотношению, существующему внутри этой общности между проявлением жизни и сознательным началом, восполнение сознательного, принадлежащего проявлению жизни, дано вместе с его включением в нечто более общее. Предложение становится понятным благодаря той общности, которая существует в языковом сообществе относительно значения слов и форм флексий, а также относительно смысла синтаксического расчленения. Правила поведения, установленные в определенной культуре, делают возможным то, что приветствия или поклоны в своих оттенках характеризуют определенное духовное отношение к другим людям и понимаются в качестве таковых. Ремесла обусловили развитость в различных странах определенных приемов и инструментов для достижения цели, и благодаря этим инструментам для нас становится понятна цель ремесла, когда ремесленник использует молоток или пилу. Здесь везде определено отношение между проявлением жизни и сознательным началом благодаря организованности общности. Тем самым становится ясно, почему это отношение присутствует в постижении отдельного проявления жизни и почему без осознанной процедуры вывода, основываясь на отношении выражения и выражаемого, оба члена отношения целиком и полностью слиты в единстве понимания.
Если мы ищем логическую конструкцию для элементарного понимания, то следует исходить из общности, в которой дана связь выражения и выражаемого и которая включена в каждый отдельный поступок; проявлению жизни приписывается предикат с помощью этой общности, а именно, что данное проявление есть-де выражение духовного. Итак, налицо заключение по аналогии, в котором посредством ограниченного ряда случаев, содержащихся в общности, субъекту с вероятностью приписывается тот или иной предикат.
Выдвинутое здесь учение о различии элементарных и высших форм понимания оправдывает ранее осуществленное отчленение прагматического истолкования от исторического, поскольку это учение выводит различие элементарных и сложных форм из их отношения, которое заключено в самом понимании.
Высшие формы понимания
Переход от элементарных форм понимания к высшим заложен уже в элементарных формах. Чем больше внутренняя дистанция между данным проявлением жизни и понимающим субъектом, тем больше ненадежность. Предпринимаются различные попытки устранить ее. Первый переход к высшим формам понимания возникает из того, что понимание исходит из нормальной связи проявления жизни и сознательного начала, выражающегося в нем. Если в результате понимания возникают внутренние трудности или противоречие с чем-то уже известным, то понимающий осуществляет переоценку. Он вспоминает те случаи, когда нормальное соотношение проявления жизни и внутреннего начала не возникло. Такого рода отклонение характерно для тех случаев, когда мы скрываем от незнакомого человека свое внутреннее состояние, свои идеи и намерения непроницаемым видом или молчанием. В данном случае наблюдатель ложно истолковывает лишь отсутствие наглядного проявления жизни. Однако нередко необходимо учитывать то, что существует намерение ввести нас в заблуждение. Жесты, выражение лица и слова противоречат внутреннему содержанию. Таким образом, по-разному встающая задача - привлечь другие формы проявления жизни или возвратиться к целостной связности жизни - позволяет разрешить наше сомнение.
Однако в практически-жизненном общении возникают также самостоятельные требования и суждения о характере и способностях отдельных людей. Мы постоянно принимаем в расчет интерпретацию отдельных жестов. выражения лица, целенаправленных поступков или их взаимосвязи; эта интерпретация осуществляется посредством выводов по аналогии, но наше понимание идет глубже: торговля и общение, общественная жизнь, профессия и семья указывают нам на то, что необходимо проникнуть во внутренний мир окружающих нас людей, чтобы установить, в какой мере можно рассчитывать на них. Здесь отношение между выражением и выражаемым переходит в отношение между многообразием проявлений жизни другого человека и внутренней связью, лежащей в основе этого многообразия. Это приводит к необходимости учета изменений обстоятельств. Здесь, таким образом, представлен индуктивный вывод от отдельных проявлений жизни к связности жизни как целого. Предпосылка вывода - знание о душевной жизни в ее отношениях к среде и обстоятельствам. Поскольку ряд данных проявлений жизни ограничен и поскольку связь, образующая их основу, неопределенна, постольку итог вывода может претендовать лишь на вероятностный характер. И когда этот расчет распространяется на действия способного к пониманию живого существа в новых условиях, то дедуктивный вывод, построенный на индуктивном проникновении в психическую связь, может быть сделан лишь с какой-то степенью ожидания или возможности. Переход от психической связи, которой как таковой присуща лишь вероятность, к тому ее виду, который способен реагировать на новые условия, может предполагать лишь ожидание, а не достоверность. Посылка способна к более широкому преобразованию, но и она не может притязать на достоверность.
Однако не все высшие формы понимания коренятся в фундаментальном отношении результата действия к действующей причине. Оказалось, что подобное предположение не касается элементарных форм понимания; важнейшая часть высших форм также коренится в отношении выражения и выражаемого. Понимание произведений духовной сферы во многих случаях направлено лишь на ту связь, в которой отдельные части произведения образуют целое, коль скоро они постигаются последовательно. Именно из-за важнейшего значения того, что понимание отбрасывает высшее достижение, выработанное для знания духовного мира, и реализуется эта форма понимания в ее самостоятельности. Например, разыгравшаяся драма. Не только зритель, литературно не образованный, целиком отдается действию, забывая об авторе пьесы, но и человек, литературно образованный, также может быть целиком поглощен тем, что происходит на сцене. В таком случае его понимание ориентировано на связь действия, характеры действующих лиц, переплетение моментов, определяющих поворот судьбы. Ведь только тогда зритель получит наслаждение от полной реальности представленного отрывка из жизни. Только тогда в нем в полной мере совершится процесс понимания и сопереживания так, как его задумал осуществить в зрителе автор. И вся сфера такого рода понимания духовных творений подчинена исключительно отношению выражения и выражаемого духовного мира. Когда зритель впервые замечает, что то, что он недавно воспринимал как кусок действительности, было искусно и планомерно создано умом писателя, тогда понимание, управляемое отношением между совокупностью проявлений жизни и тем, что в них выражено, переходит в понимание, в котором уже господствует отношение между творением и творцом.
Если резюмировать все сказанное о высших формах понимания, то их общий характер состоит в том, что эти формы, исходя из данных проявлений жизни с помощью индуктивного вывода, приводят к постижению связи всего целого. А именно: фундаментальное отношение, определяющее переход от внешнего к внутреннему, есть или отношение выражения к выражаемому, или, преимущественно, отношение результата к действию человека. Процедура понимания основывается на элементарной форме понимания, которая как бы делает доступными элементы реконструкции. Однако эта процедура отличается от элементарной формы понимания более широкими чертами, которые делают вполне очевидной природу высших форм понимания.
Понимание всегда имеет своим предметом единичное. И в своих высших формах понимание основывается на индуктивном заключении, которое переходит от того, что существует в произведении или жизни слитно, к раскрытию связи в произведении или личности некоего жизненного отношения. Но уже при анализе переживания и понимания себя самих оказалось, что единичное в духовном мире самоценно, более того, оно представляет единственную самоценность, которую можно констатировать без всякого сомнения. Поэтому единичное интересует нас не столько как общечеловеческое, сколько как индивидуальное целое. Этот интерес совершенно чужд практическим интересам, которые всегда вынуждают вас считаться с другими людьми и которые в разных формах - благородных и низких, вульгарных и пошлых - занимают значительное место в нашей жизни. Тайна личности побуждает нас ради нее самой осуществлять все новые и новые попытки понимания. И в такого рода понимании открывается царство индивидов, охватывающее людей и их творения. В этом и состоит своеобразная действенность понимания в науках о духе. На их понимании и основывается история.
Однако мы в состоянии достичь понимания индивидов лишь благодаря их родству между собой, благодаря чему-то общему в них. Этот процесс предполагает связь общечеловеческого с индивидуализацией, на основе которой она простирается в многообразна духовных существований, а мы постоянно практически решаем задачу - внутренне пережить как бы восхождение к индивидуализация. Материалом для решения этой задачи служат единичные данности, объединяемые индуктивно. Каждая из них индивидуальна, и именно так она постигается в этой процедуре. Поэтому в каждой из них содержится момент, делающий возможным постижение индивидуальной определенности целого. Но предпосылка этой процедуры всегда принимает более развернутые формы с помощью погружения в единичное, сравнения одного единичного с другим, и тем самым процедура понимания ведет ко все большим глубинам духовного мира. Подобно тому как в объективном духе содержится некий порядок, расчлененный на типы, и человечество представляет собой некую организованную систему, которая от правильности и структуры в общечеловеческом переходит к типам, посредством которых понимание постигает индивидов. Поскольку предполагают, что эти типы различаются не качественными различиями, а лишь акцентом на отдельных моментах, и поскольку пытаются представить эти типы психологически, постольку в акценте на те или иные моменты заключается внутренний принцип индивидуализации. И если бы было возможно полагать действенным в акте понимания одновременно два принципа - изменение душевной жизни и ее состояний под влиянием обстоятельств в качестве внешнего принципа индивидуализации, а в качестве внутреннего принципа - изменение с помощью акцента на различные элементы структуры, то понимание человека, произведений поэзии и прозы было бы подступом к величайшей тайне жизни. Так и есть на деле. Чтобы осознать это, мы должны взглянуть на то, что недоступно пониманию посредством каких-либо логических формул,- а здесь ведь может идти речь только о таком схематическом и символическом изображении.
Перенесение-себя-на-место-другого, подражание, сопереживание
Позиция высшей формы понимания относительно своего предмета определена задачей понимания: найти жизненную связь в данном. Это возможно лишь постольку, поскольку связь, которая заключена в собственном переживании и испытывается несчетное число раз, всегда налична и дана со всеми заложенными в ней возможностями. Это постижение, данное уже в задаче понимания, мы называем перенесением-себя-на-место-другого будь то человек или произведение. Поэтому каждая строка стихотворения оживотворяется внутренней связью переживания, которое и образует исток стихотворения. Возможности, скрытые в душе, актуализируются словами с помощью элементарных актов понимания. Душа избирает привычные пути, на которых в аналогичных жизненных ситуациях она когда-то испытывала страдания и наслаждение, чего-то желала и действовала. Неисчислимые пути открываются в прошлом и в грезах о будущем; прочитанные слова становятся источником бесчисленных оттенков мысли. Уже одно то, что стихотворение указывает на внешнюю ситуацию, оказывает благотворное влияние тем, что строки поэта рождают соответствующее настроение. Здесь налицо вышеупомянутое отношение, согласно которому любые формы выражения переживания заключают в себе нечто большее, чем то, что существовало в сознании поэта или художника, и поэтому вызывают больший отклик. Итак, если уже из постановки задачи понимания вытекает наличие особой переживаемой в душе связи, то ее следует охарактеризовать как перенесение собственного Я в данную совокупность проявлений жизни.
Но на основе этого перенесения-себя-на-место-другого. этой транспозиции возникает высший вид понимания, где цельность жизни души становится действенной в понимании,- подражание или сопереживание. Понимание - это операция, сама по себе обратная ходу действия. Полное сопереживание обусловлено тем, что понимание движется вперед вместе с самой жизнью. Так расширяется процесс перенесения-себя-на-место-другого, процесс транспозиции. Сопереживание - это творчество, осуществляющееся по ходу событий. Так, мы движемся вперед с историческим временем, переживая какое-то событие в далекой стране, пли то. что происходит в душе близкого паи человека. Своего совершенства оно достигает тогда, когда событие пронизано сознанием поэта, художника или историка, зафиксировано в каком-либо произведении и существует перед нами как неточно прочное.
Так, порядок строк лирического стихотворения делает возможным сопереживание определенной связи переживания: не той действительной связи, которая побуждала поэта, а той, которая, коренясь в ней, была вложена поэтом в уста идеальной личности. Порядок следования сцен в пьесе делает возможным сопереживание отдельных фрагментов жизни действующих лиц. Повествование писателей-романистов пли историков, которое следует ходу истории, устремлено на то, чтобы в нас родилось сопереживание. Триумф сопереживания состоит в том, что в нем фрагменты процесса восполнялись бы так, чтобы мы верили - перед нами непрерывный процесс.
В чем же заключается это сопереживание? Этот процесс интересует нас здесь лишь в своей действенности, психологически объяснять его не следует. Поэтому мы не рассматриваем отношение этого понятия к понятию сочувствия и к понятию вчувствования, хотя связь между ними отчетливо видна уже в том, что сочувствие усиливает энергию сопереживания. Мы неуклонно прослеживаем значительную роль сопереживания в нашем овладении духовным миром, которое основывается на двух моментах. Любое жизненное изображение среды и внешней ситуации пробуждает в нас сопереживание. И фантазия может усилить иди ослабить акцент на тех способах поведения, которые заключены в связь нашей собственной жизнью, на чувствах, стремлениях, идейной направленности и тем самым достичь подражания жизни души другого человека. Занавес поднимается. Появляется Ричард, и динамическая душа, следуя его словам, выражениям лица и движениям, может сопережить то, что невозможно в действительной, реальной жизни, фантастический лес в пьесе “Как вам это понравится” создает в нас такое настроение, которое вынуждает подражать всем сумасбродствам.
И в достижении сопереживания заключена значительная часть тех занятий духовными предметами, эа которые мы благодарны историку и поэту. Ход жизни каждого человека обусловливает ту постоянную детерминацию, которая ограничивает существующие в нем возможности. Формирование его сущности всегда предопределяет дальнейшее развитие человека. Короче говоря, человек всегда узнает на опыте (как бы он ни трактовал определение своего положения или форму приобретенной им жизненной связи), что круг новых перспектив в жизни и внутренних изменений личности ограничен. Понимание открывает перед ним широкое царство возможностей, которые не существуют в детерминации его реальной жизни. Возможность пережить в моей экзистенции религиозные состояния как для меня, так и для большинства моих современников резко ограничена. Однако, читая письма и сочинения Лютера, свидетельства его современников, акты религиозных собраний и церковных соборов, его служебных отношений, я переживаю религиозное событие, когда решается вопрос жизни и смерти, с такой энергией, которая совершенно чужда любым возможным переживаниям моих современников. Однако я могу сопережить его. Я переношу себя в другие условия:
все в них требует такого столь необычного развития религиозной жизни души. Я вглядываюсь в развитую в монастырях технику общения с незримым миром, которая придает душам монахов постоянную направленность взора на потусторонние предметы: теологические контроверзы становятся здесь вопросами внутреннего существования. Я вижу, как то, что сформировано в монастырской жизни неисчислимыми каналами - с помощью проповедей с церковных кафедр, исповедей, трактатов, распространяется среди мирян; я вижу, как церковные соборы и религиозные движения повсюду распространяли учение о невидимой церкви и всеобщем сословии священников. как оно относится к освобождению личности в мирской жизни, и тем самым как достигнутое в одиночестве кельи, в крупных битвах утверждается вопреки церкви. Преобразить христианство в качестве силы в жизни семьи, профессии, политических отношений - это стало новым мощным фактором, духом времени жизни горожан и всех тех, кто осуществляет наивысший труд, это и обнаруживается у Ганса Сакса, Дюрера. Поскольку Лютер - глава этого движения, мы, основываясь на той связи, которая пронизывает все - от общечеловеческой до религиозной сферы и от религиозной сферы через ее исторические определения вплоть до его индивидуальности - способны пережить развертывание этого движения. Так, этот процесс открывает нам религиозный мир Лютера и деятелей первых этапов Реформации, и этот религиозный мир расширяет горизонт возможностей человеческой жизни, которые делаются для нас доступными лишь таким образом. Итак, человек, внутренне детерминированный, может пережить в своем воображении жизнь многих экзистенций. Человек, ограниченный условиями, открывает для себя красоту чужого мира и жизнь стран, которые он никогда не сможет посетить. Выражаясь более общо, человек, зависящий и детерминированный реальностью жизни, становится свободным не только благодаря искусству, что чаще всего отмечают, но и благодаря пониманию исторического процесса. И это воздействие истории, которое не заметили ее современные хулители, расширяется и углубляется на дальнейших ступенях исторического сознания.
Истолкование, или интерпретация
Сколь отчетливо обнаруживается в подражании и сопереживании чему-то чуждому и прошедшему то, что понимание основывается на особой личной гениальности! Но поскольку понимание остается важной и постоянной задачей и основой исторической науки, то личная гениальность становится техникой, и эта техника совершенствуется вместе с развитием исторического сознания. Она обусловлена тем, что понимание имеет дело с устойчиво фиксированными проявлениями жизни, поэтому оно всегда может вновь обратиться к ним. Истолкованием мы называем понимание устойчиво фиксированных проявлений жизни. присущее искусству. Так как духовная жизнь лишь в языке находит свое полное, исчерпывающее и поэтому способствующее объективному постижению выражение, то истолкование завершается в интерпретации следов человеческого бытия, оставленных в сочинении. Это искусство - основа филологии. Наука об этом искусстве - герменевтика 10
С истолкованием дошедших до нас следов неизбежно и внутренне связана и их критика. Она возникает из трудностей, которые обнаруживает истолкование, и ведет, таким образом, к очищению текстов, к неприятию документов, произведений, преданий. Истолкование и критика всегда представляли в ходе исторического развития новые вспомогательные средства для решения своих задач, подобно тому как естественнонаучное исследование всегда приводило к новым усовершенствованиям эксперимента. Передача вспомогательных средств, созданных одним поколением филологов и историков, другому поколению основывается преимущественно на личном контакте великих виртуозов и на традициях их работы. Ничто в научной сфере не кажется столь личностно обусловленным и связанным контактом между людьми, как филологическое искусство. Герменевтика, сведя филологическое искусство к правилам, соответствовала духу той исторической эпохи, которая стремилась провести законодательство во всех областях; и это герменевтическое законодательство соответствовало теориям художественного творчества, которые даже творчество понимали как исполнение, осуществляющееся по определенным правилам. Позднее, в период величайшего подъема исторического сознания в Германии, это герменевтическое законодательство было заменено идеалами Фридриха Шлегеля, Шлейермахера и Бека. Их учения обосновывают новое, более глубокое понимание духовного творчества, которое впервые сделал возможным Фихте, а Шлегель выдвинул в своем проекте науки о критике. С этими новыми взглядами на творчество связан смелый афоризм Шлейермахера: автор должен быть понят лучше, чем он сам себя понимал. Однако в этом парадоксальном афоризме скрыта некая истина, которую можно обосновать психологически.
В наши дни герменевтика ставит перед науками о духе новую значительную задачу. Герменевтика всегда отстаивала достоверность понимания в противовес историческому скептицизму и субъективистскому произволу. Сначала герменевтика вела борьбу против аллегорического истолкования, затем против тридентско-го скепсиса, отстаивая понимание Библии из нее самой и оправдывая учение протестантизма, а затем, несомненно, теоретически обосновывала в лице Шлегеля, Шлейермахера и Бека будущий прогресс филологических и исторических наук. В настоящее, время герменевтика должна выразить свое отношение ко всеобщей теоретико-познавательной проблеме, показать возможность знания об историческом мире и найти средства к его осуществлению, фундаментальное значение понимания стало ясным; теперь же необходимо определить достижимую степень общезначимости понимания, начиная с логических форм понимания и двигаясь далее.
- 10 Ср. также “Возникновение герменевтики”, “Gesammelte Schriften”, Вd. V, S. 318 и далее.
Исходный пункт для установления действительной ценности высказываний наук о духе мы усматриваем в характере переживания, которое является интериоризациеи действительности.
Если переживание становится предметом фиксирующей сознательности в элементарных актах мысли, то в них заметны лишь те отношения, которые содержатся в переживании. Дискурсивное мышление репрезентирует то, что содержится в переживании. Понимание основано прежде всего на том, что в каждом переживании, характеризуемом как понимание, существует отношение выражения к тому, что в нем выражено. Это соотношение переживаемо в его своеобразии, отличном от всех других. И так как мы преодолеваем узкие границы переживания только с помощью истолкования проявлений жизни, то центральной процедурой при построении наук о духе оказывается понимание. Но тем самым обнаруживается, что понимание нельзя трактовать просто как процедуру мысли; транспозиция, подражание, сопереживание - эти факты указывали на цельность душевной жизни, проявляющуюся в этом процессе. Здесь понимание связано с самим переживанием, а это и есть интериоризация данной ситуации целостной душевной жизнью. Тем самым во всяком понимании есть нечто иррациональное, коль скоро иррациональна сама жизнь; понимание не может быть никогда репрезентировано формулами логических операций. Предельная, хотя и сугубо субъективная, достоверность, заключающаяся в сопереживании, никогда не может быть заменена проверкой познавательной ценности выводов, в которых может быть изложен процесс понимания. Таковы границы логической разработки понимания, установленные его природой.
Если мы видим, что законы и формы мысли значимы для каждой науки и что в методах наук в соответствии с отношением познания и действительности существует глубокое родство, то вместе с пониманием мы подходим к тем процедурам, которые не имеют ничего общего с естественнонаучными методами. Ведь эти процедуры основываются на отношении проявлений жизни к внутреннему началу, выражаемому в них.
Ив процедур мысли, присущих пониманию, необходимо прежде всего выделить грамматическую и историческую подготовительную работу, которая служит лишь для того, чтобы ориентацию понимания на устойчивые предметы - на прошлое, пространственно отдаленное или чуждое по языку, - перенести из эпохи и среды, в которой жил автор, в эпоху и среду, которая окружает читателя.
С помощью элементарных форм понимания на основании определенного числа случаев, в которых последовательность аналогичных проявлений жизни выражает сознательное начало, также обнаруживающее соответствующее родство, делается вывод о том, что это соотношение существует и в других аналогичных случаях. Из повторения того же значения слова, жеста, внешнего поступка делают вывод о том, что и в других случаях сохранится это значение. Но можно сразу же заметить, сколь неэффективна эта схема выводов. На деле же, как мы показали, проявления жизни одновременно есть для нас репрезентация всеобщего; мы делаем выводы, упорядочивая их по типам жестов, поступков, по диалектам. Вывод от особенного к особенному предполагает отношение к общему, которое представлено в каждом случае. И это отношение становится все более отчетливым не там, где вывод о новом случае делается из отношения между рядом единичных, аналогичных между собой проявлений жизни и психикой, выражением которой они являются, а там, где более сложные индивидуальные обстоятельства составляют предмет вывода по аналогии. Поэтому из закономерной связи определенных свойств более сложного характера мы делаем вывод о том, что при наличии этой связи и в новом случае это свойство будет присутствовать, хотя оно в нем еще не наблюдалось. На основании такого вывода мы относим мистическое сочинение, которое вновь найдено пли время написания которого должно быть заново определено, к тому или иному кругу мистических сочинений определенного периода. Но в подобном выводе постоянно реализуется стремление вывести из отдельных случаев способ построения, связующий его отдельные части друг с другом, и тем самым дать более глубокое обоснование нового случая. Так, в действительности вывод по аналогии переходит в индуктивный вывод, который применяется для нового случая. Разграничение этих двух способов выведения для процесса понимания имеет весьма относительное значение. Везде получается лишь оправдание какой-то ограниченной степени ожидания нового случая, о котором и делается вывод. Для этой степени ожидания не может быть найдено всеобщее правило, она может быть оценена только из обстоятельств, которые всегда иные. Найти правила для этой оценки - задача логики наук о духе 11 .
В таком случае обосновываемую здесь процедуру понимания следует понимать как индукцию. И эта индукция относится к тому типу, в котором всеобщий закон выводится не из неполного ряда случаев, а из их структуры, системной организации, соединяющих случав как части в одно целое.
- 11 Здесь в рукописи пропуск. Начало следующего абзаца зачеркнуто.
Индукции этого типа являются общими как для наук о природе, так и для наук о духе. С помощью такого рода индукции Кеплер открыл эллиптическую орбиту планеты Марс. И подобно тому, как здесь исходной была геометрическая интуиция, которая позволила вывести простую математическую закономерность из наблюдений и расчетов, подобно этому нужно соединить все исследуемое в процессе понимания - слова в некий смысл и смысл отдельных частей целого в его структуру. Например, дан порядок слов. Каждое из них является определенно-неопределенным, и оно содержит в себе вариабельность своего значения. Средства синтаксического соотношения слов друг с другом также многозначны в строгих границах: так возникает смысл, поскольку неопределенное определяется синтаксической конструкцией. И далее, ценность композиции частей целого, состоящего из предложений, также многозначна в определенных границах, и она устанавливается из целого... 12 .
Приложения. 1) Понимание музыки
В переживании мы не постигли наше Я ни в форме потока, ни в глубинах того, что оно в себе заключает. Ведь подобно острову, поднимающемуся из недоступных глубин, возвышается маленькая сфера сознательной жизни. Но из этих глубин поднимается выразительность. Поэтому в понимании сама жизнь становится для нас доступной как подражание творчеству. Конечно, мы имеем перед собой только произведение; это произведение для того, чтобы длиться, должно быть зафиксировано в каких-то пространственных компонентах - в нотах, буквах, фонограмме или первоначально в памяти; однако то, что так зафиксировано, есть идеальное изображение некоего процесса, музыкальной иди поэтической связи переживаний; и что же мы обнаруживаем? Части некоего целого, которые развиваются во времени. Но в каждой части действенно то, что мы называем тенденцией. Звук следует за звуком и сочетается с ним по законам нашей тональной системы; но внутри этой системы заключены безграничные возможности, так что предшествующий звук обусловливает последующий. Возникающие друг за другом мелодические звенья как бы почти синхронны. Тоща предшествующий элемент обусловливает последующий, однако последняя из мелодий в произведении Генделя обосновывает вместе с тем и начальную. И точно так же нисходящая мелодическая линии, стремящаяся к ковочному пункту, обусловлена финалом и, в свою очередь, обусловливает его. Везде - свобода возможностей. Эта обусловленность не есть необходимость. Это как бы свободная гармония стремящихся друг к другу и вновь расходящихся образов. Нельзя понять, почему второй элемент имение так следует за первым, давая новый нюанс гармонии, почему помещен в эту вариацию, украшен этой фигурой. Здесь обязательность быть именно таким (das Sosein-Mussen) еще не необходимость, а реализация эстетической ценности; и не следует думать, что на этом конкретном месте нельзя было бы поставить что-то иное. И здесь обнаруживается коренящаяся в творчестве тенденция к тому, что рефлексия именует прекрасным или возвышенным.
Объект исторического изучения музыки-это не душевный процесс, который пытаются вскрыть за звучащим произведением, не нечто психологическое, а предметное, именно связь звуков, возникающая в фантазии как выразительность. Задача состоит в том, чтобы, сравнивая - ведь это сравнительная наука,- найти тональные средства для осуществления отдельных актов воздействия.
И в более широком смысле музыка - выражение переживания. Переживание здесь представляет собой любой вид соединения отдельных переживаний в настоящем и в воспоминании, выразительность же - в процессе воображения, в котором переживание проявляется в исторически развертывающемся мире звуков, где все средства служат для выражения и объединены исторической непрерывностью традиции. Кроме того, в этом творчестве воображения нет ни одного ритмического образа, нет ни одной мелодии, которые не говорили бы о пережитом, и все же они - больше, чем выражение. Ведь мир музыки с бесконечными возможностями для красоты звуков и для их значения уже существует и постоянно прогрессирует в истории, способен к бесконечному развитии, и музыкант живет в нем, а не в своем чувстве.
Ни одна история музыки не может ничего сказать о том, как переживание становится музыкой. Именно в этом и заключается высочайшее воздействие музыки: то, что в музыкальной душе темно, неопределенно и часто незаметно для самого Я, вдруг безо всякого намерения получает кристально чистое выражение в музыкальных образах. Здесь нет расколотости переживания и музыки, какого-то удвоенного мира и перехода из одного мира в другой. Гений живет в мире звуков так, как если бы существовал лишь один этот мир, забывая ради него о своей судьбе и страданиях, и вместе с тем все это есть мир звуков. Точно так же нет какого-то определенного пути от переживания к музыке. Кто переживает музыку, у того благодаря творческому экстазу всплывают воспоминания, мимолетные образы, неопределенные настроения прошлого, которые заключены в музыке,- тот пытается исходить, во-первых, на изобретения ритма, во-вторых, из гармонической последовательности, а потом уже вновь из переживания. Во всем мире искусства музыкальное творчество сильнее всего связано с техническими правилами и свободнее всех в душевном порыве.
- 12 На этом текст обрывается.
Во всех этих душевных движениях по различным направлениям и следует искать местопребывание творчества и тайну, которая никогда не будет раскрыта до конца, так как последовательность звуков, ритм означают нечто, чем они сами не являются. Это не психологическое отношение между душевными состояниями и их воплощениями в фантазии - кто его ищет, тот заблуждается. Более того, это есть соотношение между объективно данным музыкальным произведением и его частями, созданными фантазией, и значением всего произведения и каждой мелодии в отдельности. Иными словами, есть то, что говорит слушателю о душе, существует в соотношении ритма, мелодии, гармонических отношений и впечатлений души, выражающей себя во всем этом. Не психологические, а музыкальные отношения составляют предмет учения о музыкальном гении, произведении и теории музыки. Пути художника неисповедимы. Отношение музыкального произведения к тому, что оно выражает для слушателя и что, таким образом, музыка говорит ему, определенно, постижимо и представимо. Мы говорим об интерпретациях музыкального произведения дирижерами или исполнителями. Интерпретация - это отношение к музыкальному произведению. Ее объект - нечто предметное. То, что в художнике является психологически действенным, может быть движением от музыки к переживанию, или от переживания к музыке, или тем и другим одновременно; а то, что лежит в глубине души, совершенно не нуждается в том, чтобы быть пережитым художником, и зачастую остается непережитым им. Оно незаметно движется в глубинах души, и лишь в произведении впервые целиком выражается динамическое отношение, существовавшее в этих глубинах. Из произведения впервые можно вычитать это динамическое отношение. В том и состоит ценность музыки, что она выражает динамическое отношение, делает для нас предметным то, что было действенным в душе художника. Все это - по качеству, по течению времени, по форме движения, по совокупному содержанию - анализируется в музыкальном произведении в отчетливо осознается как отношение ритма, последовательности звуков и гармонии, как отношение красоты звука и выражения,
Первоначальным является мир звуков с присущими ему выразительными и эстетическими возможностями, развитый в истории музыки и воспринятый музыкантом с детства, мир, который всегда наличен для музыканта и представляет собой то, во что превращается все, происходящее с ним, вырастающее из глубин его души, чтобы выразить ее; судьба, страдание я блаженство существуют для художника прежде всего в его мелодиях. Здесь опять - таки значительна роль воспоминания как действенного смысла. Тяжесть жизни как таковой слишком велика для того, чтобы сделать возможным свободный полет фантазии. Но отзвук прошлого, грезы о нем - та воздушная, далекая от земных тягот стихия, из которой рождаются невесомые образы музыки.
Эти стороны жизни выражаются в ритме, мелодии, гармонии, в форме осуществления настроения, его подъема, спада, в чем-то непрерывном, постоянном, в глубинах душевной жизни, умиротворяющейся в гармонии.
Существующие основоположения истории музыки необходимо дополнить учением о музыкальном смысле. Оно является тем посредником, который связывает теорию музыки с творчеством и ретроспективно с жизнью художника, с развитием музыкальных школ; соотношение между теорией музыки и творчеством - подлинная тайна музыкальной фантазии.
Приведем примеры. В финале первой части “Дон Жуана” звучат ритмы, различные не только по темпу, но и по размеру. Благодаря этому достигается определенное воздействие, когда совершенно различные компоненты человеческой жизни, радость танца и прочее кажутся соединенными. Тем самым многообразие мира находит свое выражение. Именно в этом состоит вообще-то воздействие музыки, которое основывается на возможности, позволяющей действовать одновременно рядом друг с другом различным лицам или вообще различным музыкальным субъектам, таким, как хоры и прочее, в то время как поэзия связана лишь с диалогом. В этом коренится метафизический характер музыки.
Приведем другой пример: генделевскую арию, в которой во всех отношениях простая нарастающая последовательность звуков повторяется неоднократно. Так, в воспоминании возникает обозримое целое; нарастание звуков становится выражением силы. Но оно основано, в конечном счете, на том, что воспоминание для простоты соединяет временную последовательность. Возьмем, к примеру, хорал, который возник из народной песни. Простая мелодия песни, выражающая довольно решительно смену чувств, оказывается в новых условиях. Равномерное, медленное следование тонов, гармоническая последовательность, которую несет основной тон органа, делают возможным такое отношение к предмету, возвышающемуся над сменой чувств, подобно некоему пику. Оно подобно некоему религиозному обращению, отношению к сверхчувственному миру, осуществляющемуся во времени, отношению конечного к бесконечному, которое тем самым становится выразимым. Или, например, возьмем обращение страждущей души к Спасителю в кантате Баха. Тут - неспокойные, быстрые, замирающие в многочисленных интервалах, в высоких тонах, колоратурах звуки и характеризуют определенный тип души; а там - глубокие, спокойные звуки своей медленной последовательностью, притом большинство их созвучны друг другу, выражают в умиротворенных тональных схемах душевный тип Спасителя. Никто не может сомневаться в их смыслах 13 .
Смысл музыки развертывается в двух противоположных направлениях. Прежде всего, будучи выражением поэтической последовательности слов, а тем самым определенного предмета, он развертывается в направлении интерпретации того, что стало предметным благодаря слову. В инструментальной музыке отсутствует определенный предмет, ее предмет - нечто бесконечное или неопределенное. Однако этот предмет в самой жизни дан. Таким образом, инструментальная музыка в ее высших формах имеет своим предметом саму жизнь. Такой музыкальный гений, как Бах, побуждается каждым звуком природы, даже каждым жестом, неопределенным шумом к соответствующим музыкальным образам, динамичным темпам, которые имеют всеобщий, говорящий обо всей жизни характер. Отсюда явствует, что программная музыка - это смерть для настоящей инструментальной музыки.
Переживание и понимание
Из этого изложения ясно, что различные виды постижения - объяснение, изображение и репрезентация в дискурсивных процедурах - вместе составляют метод, который направлен на схватывание и исчерпание переживания. Так как переживание непостижимо и никакое мышление не может проникнуть в него, поскольку знание само возникает лишь в нем, а осознание переживания всегда углубляется самим переживанием, то выполнение этой задачи оказывается бесконечным не только в том смысле, что оно всегда предполагает последующие научные процедуры, а в том смысле, что она неразрешима по своей природе. Но к осуществлению выходной задачи подходит лишь понимание, так как она предполагает в качестве метода переживание. Они образуют две соприкасающиеся стороны логического процесса.
Методы понимания
Для человека, который живет сегодняшним днем, прошлое тем чужеродней и безразличней, чем дальше оно отстоит от него. Следы прошлого налицо, но связь их с нами разорвана. И здесь значительна роль метода понимания, который исследователь постоянно использовал в самой жизни.
1. Описание этого метода. Опытное знание о нас самих; но мы не понимаем самих себя. В нас самих ведь нам все само собой понятно, с другой стороны, у нас нет для себя никакого масштаба. Только то, что мы измеряем собственным масштабом, содержат определенные измерения и разграничения. Могу ли Я измерять себя другими? Как мы понимаем чужое?
Чем человек способней, тем больше в нем возможностей. Они значимы для его жизни, они еще присутствуют в его воспоминании. Чем дольше длится жизнь тем шире возможности. Всепонимание старости, гений понимания.
2. Форма понимания: индукция, которая из частично определенных для нас единичностей выводит связь, определяющую целое.
Герменевтика
Истолкование было? бы невозможным, если бы проявления жизни были целиком чуждыми. Оно было бы ненужным, не будь в них ничего чуждого. Следовательно, истолкование находится между этими двумя крайними противоположностями. Оно необходимо там, где есть нечто чуждое, которое искусство понимания должно освоить.
Истолкование, которым занимаются ради него самого, без внешней практической цели, существует уже в разговоре. Каждый значимый разговор требует привести высказывания собеседника во внутреннюю связь, которая не дана в его словах извне. И чем больше мы узнаем собеседника, тем сильнее неявное устремление, связанное с его участием в разговоре, постичь основания беседы. И известный интерпретатор диалогов Платона настойчиво подчеркивает, какую ценность для истолкования письменных произведений имеет предварительное упражнение в подобной интерпретации устной речи 14 .
Затем к этому присоединяется истолкование речей в дискуссии; они могут быть поняты тогда, когда, исходя из темы дискуссии, понята точка зрения, с позиций которой спор рассматривает предмет в соответствии со своим частным интересом, когда становятся ясными намеки, когда границы и сила речи относительно какого-то предмета оцениваются по индивидуальности оратора.
Требование Вольфа, согласно которому мысли писателя могут быть раскрыты с необходимой проницательностью благодаря искусству герменевтики, невыполнимо уже в критике текста и в понимании языка. Однако связь мыслей, характер намеков зависят от постижения индивидуального способа комбинации. Внимание к этому индивидуальному способу комбинации - это момент, который впервые Шлейермахер ввел в герменевтику.
- 13 Далее иескодько нерасшифрованных издателем слов.
- 14 Имеется в виду Шлейермахер.
Но индивидуальная манера - особый дар предвидения (divinatorish), и он никогда не обладает доказательной достоверностью.
Грамматическая интерпретация постоянно осуществляет сравнение, с помощью которого слова становятся определенными и т. д. Эта интерпретация оперирует тождественным в языке. Психологическая интерпретация постоянно связывает дар предвидения индивида с классификацией произведений по его жанру. Однако при этом речь идет о том, какое место занимает писатель в развитии этого жанра. До тех пор пока этот жанр формируется, писатель творит исходя из своей индивидуальности. Ему требуется большая индивидуальная сила. Но когда он приступает к созданию произведения после того, как жанр произведения полностью определен, этот жанр содействует ему, двигает его вперед.
Дар предвидения и сравнение связаны между собой безразличием ко времени. В отношении к индивидуальному мы ни в коем случае не можем обойтись без сравнительного метода.
Границы понимания
Границы понимания заключены в способе данности. Поэзия обладает внутренней связью, однако, несмотря на то, что сама эта связь лишена временного характера, ее можно постичь только во времени, в последовательности чтения или слушания. Если я читаю драму, то я ее отождествляю с самой жизнью. Я двигаюсь вперед, и прошлое теряет свою ясность и определенность. Так сцены утрачивают свою ясность. Главный тезис: только удерживая связь, я достигаю единого взгляда на все сцены, позднее, однако, от них остается лишь каркас. Я приближаюсь к созерцании” целого только через восприятие его в памяти так, что все моменты связи воспринимаются вместе. Таким образом, понимание становится интеллектуальным процессом наивысшего напряжения, который никогда целиком не может быть реализован.
Когда жизнь прошла, не остается ничего, кроме воспоминаний о ней, поскольку это воспоминание также связано с продолжительностью жизни индивидов, постольку оно, следовательно, мимолетно 15 .
Постижение этих следов прошлого везде является одним и тем же - пониманием. Различен только вид понимания. Общим для всех этих видов является переход от постижения неопределенно-определенных частей к попытке схватить смысл целого, а затем уже к попытке исходя из этого смысла лучше определить эти части. Она может быть неудачной, когда отдельные части не дают возможности понять их таким образом. И это вынуждает дать новое определение смысла, необходимое для понимания частей. Эти попытки продолжаются до тех пор, пока весь смысл, содержащийся в проявлениях жизни, не будет исчерпан. Собственная природа понимания заключается в том, что здесь образ не кладется у основание как некая реальность, что характерно для познания природы, которое оперирует тем, что однозначно определено. В познании природы образ превращается в прочную величину, выражающуюся в созерцании. Предмет конструируется из образов как нечто устойчивое, что и объясняет смену образов.
- 15 Далее нерасшифрованные издателем слова.
ПЕРВЫЙ ОЧЕРК:
Работа была опубликована в «Отчете о заседании Прусской Академии наук 15 марта 1905 года» и представляет собой подготовленный для печати вариант доклада, прочитанного Дильтеем на общем заседании Академии 2 марта 1905 года.
ВТОРОЙ ОЧЕРК:
СТРУКТУРНАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ ЗНАНИЯ
Набросок к докладу, прочитанному Дильтеем на заседании Академии наук 23 марта 1905 года. Как отмечает немецкий издатель, публикующиеся очерки лишь отчасти отражают содержания докладов. На заседаниях зачитывались их фрагменты, тогда как подготовленные наброски впоследствии подвергались дальнейшей разработке и переструктурировались.
ТРЕТИЙ ОЧЕРК: ОТГРАНИЧЕНИЕ НАУК О ДУХЕ (Третья редакция)
Наброски к первой части третьего очерка по основоположению наук о духе, помеченные в архиве Дильтея как последний вариант. Первые две редакции см. в «Приложении».
II. ПОСТРОЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО МИРА
В НАУКАХ О ДУХЕ
Работа впервые вышла в «Трудах Прусской Академии наук» (Philosophisch-Historische Klasse, Jg. 10, Berlin 1910, S. 1-133).
III. ПЛАН ПРОДОЛЖЕНИЯ К ПОСТРОЕНИЮ ИСТОРИЧЕСКОГО МИРА В НАУКАХ О ДУХЕ.
НАБРОСКИ К КРИТИКЕ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗУМА Разрозненные наброски и записи под диктовку из архива Дильтея, скомпонованные Бернхардом Гротгейзеном. Датировка отдельных фрагментов затруднительна, а их композиция и названия лишь отчасти основываются на сохранившихся указаниях самого Дильтея. Кроме того, реконструкция «Первого проекта продолжения к построению исторического мира в науках о духе» включает ряд глав, которые вынесены в содержание работы, но не содержат никакого текста.
IV. ПРИЛОЖЕНИЕ ДОПОЛНЕНИЯ К ОЧЕРКАМ ПО ОСНОВОПОЛОЖЕНИЮ НАУК О ДУХЕ
К ТЕОРИИ ЗНАНИЯ
Запись под диктовку, которая, по-видимому, легла в основу доклада Дильтея в Академии, прочитанного 22 декабря 1904 года.
ТРЕТИЙ ОЧЕРК: ОТГРАНИЧЕНИЕ НАУК О ДУХЕ
Тексты представляют собой наброски для докладов в Академии 6 декабря 1906 года (первая редакция) и 7 января 1909 года (вторая редакция).
Вторая глава второй редакции восходит к наброску, подготовленному для последнего доклада Дильтея в Академии (20 января 1910). Б. Гротгейзен в некоторых случаях (см. выше комментарий к первой части книги) рассматривает этот фрагмент как четвертый очерк по основоположению наук о духе.
ДОПОЛНЕНИЯ К ПОСТРОЕНИЮ ИСТОРИЧЕСКОГО МИРА
Не вошедшие в «Построение исторического мира в науках о духе» части, которые должны были быть положены в основу начала третьей части работы.
Перевод первой (Очерки по основоположению наук о духе) и четвертой части книги (Приложение) выполнен Виталием Куренным; вторая часть книги (Построение исторического мира в науках о духе) переведена Александром Михайловским и Виталием Куренным (начиная со второго раздела (Структура наук о духе) третьей главы (Общие положения о взаимосвязи наук о духе)); третья часть книги (План продолжения к построению исторического мира в науках о духе. Наброски к критике исторического разума) переведена Александром Огурцовым.
Виталий Куренной
ПРЕДИСЛОВИЕ НЕМЕЦКОГО ИЗДАТЕЛЯ
В опубликованном в 1883 году первом томе «Введения в науки о духе» Дильтей сообщал о подготовке второго тома этой работы, который должен был содержать по преимуществу теоретико-познавательное обоснование наук о духе. В то время он полагал, что этот том, в своих основных частях разработанный уже к моменту публикации первого тома, должен вскоре последовать за ним. Второй том так и не был завершен, но подготовительная работа к нему велась на протяжении десятилетий. Можно сказать, что почти все, что было написано с тех пор Дильтеем, представляет собой, в сущности, подготовку к продолжению «Введения в науки о духе» и, в конце концов, почти все тома, составляющие его собрание сочинений, могли бы выйти под общим названием «Введение в науки о духе» или же «Критика исторического разума» - ибо именно так обозначал свою задачу Дильтей уже при составлении первого тома «Введения в науки о духе» (см. также предисловие издателя к пятому тому немецкого собрания сочинений (S. XIII)).
Это обстоятельство придает внутреннее единство творчеству Дильтея. Все оно пронизано одной единой взаимосвязью. Сколь бы фрагментарной оно ни было в основной своей части, сквозь все это творчество проходит одна великая основная мысль, цель, которую он неустанно преследовал. В то же время это позволяет нам лучше понять и^особый характер работ и статей, написанных Дильтеем после выхода в свет первого тома «Введения в науки о духе». Речь идет именно о подготовительной работе, а не о чем-то окончательном. Только второй том, который должны были подготовить эти различные работы, содержал бы однозначную формулировку изложенных в них идей.
В поздний период своего творчества Дильтей намеревался издать второй том «Введения в науки о духе» и тем самым привести свою работу к законченному виду. Сперва в 1895 году (см. об этом предисловие издателя к пятому тому немецкого собрания сочинений (S. LXVI)), затем - в 1907 году. Именно тогда Дильтей предложил мне как издателю совместно подготовить и опубликовать второй том «Введения». Печа-
тающиеся в настоящем издании статьи и фрагменты были созданы по большей части в это время (1907-1910). Из многочисленных бесед и дискуссий, которые были результатом продолжавшейся многие годы совместной работы, ниже воспроизводится лишь то, что могло бы послужить пониманию его замысла в целом.
В своем поиске позитивного основоположения наук о духе Диль-тей в первую очередь руководствовался идеей, что таковое может быть обнаружено в точной научной психологии. При этом перед ним должен был встать вопрос о том, насколько он может просто опираться на уже достигнутые результаты психологического исследования и в какой мере такого рода психологию еще предстоит создать в основных своих чертах. Он испробовал и тот, и другой путь. Поначалу ему казалось, что достаточно, в сущности, обобщить результаты, уже существующие в психологии, и отсюда извлечь то, что могло бы быть полезным для основоположения наук о духе. Иногда ему вообще представлялось, что его собственная задача состоит не столько в том, чтобы следовать каким-то новым и самостоятельным познавательным подходам, сколько в общем энциклопедическом упорядочивании и обосновании, еще отсутствующем в науках о духе (в отличие от естественных наук). Однако чем шире разворачивалось поле психологических исследований, тем больше он сомневался в том, можно ли вообще дать такой очерк психологии, который служил бы надежным и самодостаточным основоположением наук о духе, равно как и в том, подходит ли для такого рода основоположения психология в том виде, как она существовала на тот момент. Наконец он пришел к выводу о необходимости в основных чертах и с новой точки зрения разработать психологию, которая могла бы образовывать основу для наук о духе. Решение этой задачи не представлялось ему, однако, возможным в рамках простого введения в науки о духе. Поначалу это была совершенно самостоятельная задача. Однако затем возникла и другая сложность: следует ли вообще исходить из какой-то определенной науки, которая в достаточной степени надежно фундирована в самой себе, чтобы служить основанием для прочих наук о духе?
Дильтей исходил из того, что ученый, работающий в области наук о духе, может обнаружить в психологии надежное основание для своей работы. Психическая жизнь содержит в себе действительность, здесь нам дано нечто непосредственно достоверное, неподверженное сомнению. Однако как обстоят дела с постижением психических фактов? Сохраняется ли при этом непосредственная достоверность, присущая переживанию? Согласно Дильтею, это не так в случае объясняю·
щей психологии (см. GS V1). Однако удовлетворяет ли этому условию описательная и расчленяющая психология? Должен ли вообще ученый, систематически и исторически занимающийся науками о духе, обладать такого рода психологическим знанием? Зависит ли в этой области надежность научного построения от описания и расчленения лежащих в его основе психологических фактов? Должен ли такой ученый теоретически знать, что значит чувствовать, волить и так далее, чтобы в конкретном случае делать высказывания о душевной жизни определенной личности, народа или эпохи? Не будет ли, напротив, любое введение понятийного определения психического процесса вместо простого выражения переживаний лишать его высказывания их непосредственной достоверности? Но даже если бы действительно можно было достичь такого рода в себе достоверных понятийных определений, то что бы это дало для понимания всего многообразия исторических явлений?
Таковы некоторые из вопросов, которые интересовали Дильтея в последние годы жизни. От них мы можем отличать другие проблемы, начало которых связано с понятием понимания и внутренней структуры наук о духе. В науках о духе речь идет не о методическом знании психических процессов, а о повторном переживании и понимании этих процессов. В этом смысле герменевтика являлась бы подлинным основанием наук о духе. Однако у герменевтики нет никакого самостоятельного предмета, познание которого могло бы служить основанием для познания и вынесения суждения о других зависящих от него предметах. Основные понятия герменевтики могут быть изложены только в самих науках о духе; они уже предполагают существование совокупного духовного мира. Таким образом, целостность самой жизни есть исходный пункт для этих понятий, тогда как, с другой стороны, они ведут к пониманию этой целостности. Следовательно, речь уже не идет, так сказать, о построении снизу, об основоположении, которое исходит из определенных, подлежащих в этой своей определенности расчленению и описанию фактов, но отюдходе, который с самого начала ориентируется на всю совокупность наук о духе и нацелен на то, чтобы возвысить эти подходы до методического самоосмысления, которое как раз и конституирует эту совокупную взаимосвязь.
В какой-то степени науки о духе могут быть представлены как автономное целое, и тогда задача состояла бы в том, чтобы изложить их внутреннюю структуру. Отсюда вытекают определенные отношения зависимости, которые заложены в самой структуре наук о духе. Фундаментальным является отношение переживания, выражения и понимания. Ученый, работающий в области наук о духе, находится внутри этой взаимосвязи. Он не выходит за ее пределы, чтобы разыскивать обоснование своих результатов в каких-то фактах как таковых, которые можно было бы установить, отвлекаясь от этой совокупной взаимосвязи. Его установка является полностью герменевтической; он не покидает область понимания. Он понимает жизнь в многообразии способов ее проявления, однако сама жизнь никогда не становится для него предметом познания. Как однажды выразился Дильтей: «Жизнь постигает здесь жизнь», - причем никогда нельзя перейти границы, полагаемые сущностью понимающего повторного переживания.
Обе точки зрения, которые я для простоты хотел бы назвать психологической и герменевтической, получают свое оформление в статьях и фрагментах настоящего тома. Оба первых «Очерка», которые мы предпосылаем «Построению исторического мира в науках о духе», вносят существенный вклад в психологию Дильтея. Сюда же относятся и рассуждения о структурной психологии, которые заимствованы из частей «Построения», исключенных при публикации этой работы. Они озаглавлены «Логическая взаимосвязь в науках о духе» и печатаются здесь в приложении. «Третий очерк» (в третьей редакции) также чрезвычайно показателен для герменевтического направления работы Дильтея. Обращает на себя внимание отличие установки, представленной в этом очерке, от той, что представлена в первых двух. Однако нам следует сравнить публикуемые в приложении первые две редакции этого третьего очерка, чтобы обнаружить их своего рода переходный характер. Третья редакция третьего очерка важна и в другом отношении. Она представляет собой вариант первоначального замысла, который хотя и был значительно модифицирован в опубликованной статье («Построение исторического мира в науках о духе»), однако вновь был подхвачен и развит в рукописях, объединенных нами под общим названием «План продолжения к построению».
Что касается самого «Построения исторического мира», то в нем важнейшее значение имеют две перспективы - с точки зрения объективного духа и с точки зрения комплекса воздействий. Эти перспективы представляют собой нечто новое в сравнении с психологической точкой зрения. В то же время они отличаются и от герменевтической
схемы в том виде, как она изложена в уже упоминавшемся третьем очерке и, прежде всего, в плане продолжения «Построения». «Построение исторического мира в науках о духе» исходит из созерцания самой истории. Здесь Дильтей более непосредственным образом, чем это обычно свойственно его философским рассуждениям, посвященным наукам о духе, опирается на результаты своих обширных исторических занятий. Более глубокую разработку многих подходов к методически-систематическому обоснованию своей позиции Дильтей откладывает до второго тома «Введения в науки о духе», в который - сообразно новому порядку - должно быть включено «Построение исторического мира». Эти подходы, однако, представлены в тех набросках, которые мы размещаем непосредственно вслед за «Построением». Что касается этих рукописей, то в первой части «Плана продолжения к построению исторического мира в науках о духе» мы размещаем две статьи и несколько дополнений, собранных под общим названием «Переживание, выражение и понимание», которые дают представление, правда, лишь в предварительной форме, о Дильтеевом герменевтическом подходе к обоснованию наук о духе. Решающим здесь является понятие значения. Уже в работе «Элементы поэтики» (GS Bd. VI) Дильтей осознает всю ценность этого понятия. Здесь же эта категория обнаруживает свой основополагающий характер для наук о духе. Она предстает в качестве фундаментального понятия всей герменевтики, а тем самым и наук о духе вообще. К ней присоединяются затем другие «категории жизни», в которых осуществляется понимание всякой взаимосвязи жизни.
В первую очередь эти категории должны найти применение по отношению к жизни отдельного индивида. Таким образом, биография была бы исходным пунктом любого исторического повествования. Биография, пишет Дильтей уже в первом томе «Введения в науки о духе», излагает «основополагающий исторический факт во всей чистоте, полноте и непосредственной действительности»2. Значительный индивид представляет собой «не только основной элемент истории, но и в определенном смысле ее высшую реальность»; здесь мы на опыте испытываем «действительность в полном смысле, увиденную изнутри, и даже не увиденную, а пережитую». Теперь, на основании того, что переживается на опыте в человеческой жизни, можно создать идею науки, которая изла-
2 Дильтей В. Собрание сочинений: В 6 т. Т. I. Введение в науки о духе. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. С. 310 (Далее: Дилътей. Собр. соч. Т. I.) - Прим, ред.
гает этот опыт в обобщенном и подвергнутом рефлексии виде, - идею антропологии, как называет ее Дильтей. Согласно его замыслу, набросок этой дисциплины завершает первую часть основоположения наук о духе (ср. также анализ человека во втором томе собрания сочинений и посвященные антропологии рассуждения первого тома «Введения в науки о духе»). План продолжения «Построения исторического мира» в том виде, как он предстает из этой перспективы, предусматривает непосредственный переход от биографии к универсальной истории. «Человек как факт, предшествующий истории и обществу, есть фикция генетического объяснения», - пишет Дильтей уже в первом томе «Введения в науки о духе». «Дух есть историческая сущность». «Отдельный человек всегда живет, мыслит и действует в сфере общности», - сфере, которая исторически обусловлена. В этом смысле история для Дильтея не есть нечто, «отделенное от жизни, отделенное от настоящего в силу своей временной удаленности». В каждом из нас есть нечто универсально-историческое, и поэтому необходимо научиться понимать единство, связывающее историческое измерение и форму жизни человека.
Таким образом, рассмотрение жизни отдельного человека ведет нас к истории. Она составляет предмет второй части продолжения «Построения исторического мира», которая имеет две редакции. Речь здесь идет только о разрозненных набросках, постоянно возобновляющемся начинании. Однако несмотря на то, что эти наброски не представляются чем-то целостным по своей внешней форме, они, тем не менее, пронизаны единой взаимосвязью, и те заглавия, которыми почти все они снабжены, указывают на место, предназначенное для них в общем плане работы. Поэтому совершенно фрагментарный характер этих последних записей все же оставляет у нас впечатление широко задуманного труда, который ясно представлялся Дильтею в своих основных чертах и согласно его общему плану должен был подвергнуть методически-философскому самоосмыслению результаты его универсально-исторического познания.
Берлин, лето 1926 Бернхард Гротгейзен
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ
ОЧЕРКИ ПО ОСНОВОПОЛОЖЕНИЮ НАУК О ДУХЕ
ПЕРВЫЙ ОЧЕРК
ПСИХИЧЕСКАЯ СТРУКТУРНАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ
Науки о духе образуют взаимосвязь познания, которая стремится достичь предметного и объективного знания сцепления человеческих переживаний в человеческом исторически-общественном мире. История наук о духе демонстрирует непрерывную борьбу с трудностями, которые встают на ее пути. Постепенно они в каких-то границах преодолеваются, и исследование, пусть и издалека, приближается к той цели, которая постоянно видится каждому истинному ученому. Исследование возможности этого предметного и объективного познания образует основание наук о духе. Ниже я предлагаю некоторые соображения относительно такого рода основания.
В том виде, как человеческий исторический мир проявляется в науках о духе, он не представляет собой словно бы копии некой действительности, располагающейся вне его. Такую копию познание не способно создавать: оно было и остается привязанным к своим средствам созерцания, понимания и понятийного мышления. Науки о духе также не нацелены на создание такого рода копии. То, что произошло и происходит, неповторимое, случайное и моментальное возводится в них к исполненной ценности и смысла взаимосвязи - именно в нее продвигающееся вперед познание стремится проникать все глубже и глубже, все более объективным становится оно в постижении этой взаимосвязи, будучи, однако, не в состоянии когда-либо избавиться от основной черты своего существа: то, что есть, оно может испытать на опыте только посредством последующего вчувствования и конструирования, путем связывания и разделения, в абстрактных взаимосвязях, в связи понятий. Обнаружится также, что и историческое изложение событий прошлого может приближаться к объективному постижению своего предмета только на основании аналитических наук об отдельных целевых взаимосвязях и лишь в границах, очерченных средствами понимания и мыслящего постижения.
Такого рода познание процессов, в которых складываются науки о духе, одновременно является условием понимания их истории. На этом основании познается отношение частных наук о духе к сосуществованию и последовательности переживания, на которых основываются эти науки. В этом познании мы видим взаимодействие, имеющее целью понять целостность исполненной ценности и смысла взаимосвязи, лежащей в основании такого сосуществования и последовательности переживания, а затем - исходя из этой взаимосвязи - постичь сингулярное. Вместе с тем эти теоретические основания позволяют нам, в свою очередь, понять, как позиция сознания и горизонт времени всякий раз образуют предпосылку того, что исторический мир видится данной эпохе некоторым определенным образом: различные эпохи наук о духе словно бы пронизаны теми возможностями, которые предоставляют перспективы исторического вадения. Да это и понятно. Развитие наук о духе должно сопровождаться их логическим теоретико-познавательным самоосмыслением, то есть философским осознанием того способа, каким из переживания того, что произошло, образуется созерцательно-понятийная взаимосвязь человеческого исторически-общественного мира. Для понимания этого и других процессов в истории наук о духе нижеследующие рассуждения, надеюсь, окажутся полезными.
I. ЗАДАЧА, МЕТОД И ПОРЯДОК ОСНОВОПОЛОЖЕНИЯ
При установлении основ наук о духе, само собой разумеется, невозможен подход, отличный от того, который должен использоваться при установлении основ знания. Если бы существовала общепризнанная теория знания, то речь бы здесь шла лишь о ее применении к наукам о духе. Однако такая теория является одной из самых молодых среди научных дисциплин. Кант первый уразумел проблему теории знания во всей ее всеобщности; попытка Фихте объединить решения Канта в законченную теорию была преждевременной; сегодня же противостояние усилиям в этой области столь же непримиримо, как и в области метафизики. Поэтому остается только выделить из всей области философского основоположения взаимосвязь положений, которые удовлетворяют задаче обоснования наук о духе. Опасность односторонности на этой стадии развития теории знания подстерегает любую попытку. И все же избранный подход будет тем менее ей подвержен, чем более всеобщим обра-
зом будет пониматься задача этой теории и чем полнее будут привлекаться все средства для ее разрешения.
Как раз этого и требует особая природа наук о духе. Их основоположение должно сопрягаться со всем и классами знания. Оно должно распространяться на область познания действительности и полагания ценности, равно как определения цели и установления правил. Частные науки о духе складываются из знания о фактах, о значимых всеобщих истинах, о ценностях, целях и правилах. И человеческая исторически-общественная жизнь в себе самой постоянно продвигается от постижения действительности к определению ценности, а от нее - к целеполаганию и установлению правил.
Если история излагает ход исторических событий, то это всегда происходит путем отбора того, что передается в источниках, тогда как последнее всегда определено ценностным отбором фактов.
Еще более отчетливо проявляется это отношение в науках, которые имеют своим предметом отдельные системы культуры. Жизнь общества подразделяется на целевые взаимосвязи, и каждая целевая взаимосвязь всегда реализуется в поступках, связанных правилами. Причем эти систематические науки о духе суть не только теории, в которых блага, цели и правила выступают как факты общественной действительности. Теория возникает из рефлексии и сомнения относительно свойств этой действительности, относительно оценки жизни, относительно высшего блага, относительно воспринятых по традиции прав и обязанностей, но в то же время сама эта теория является промежуточным пунктом на пути к установлению целей и норм для регулирования жизни. Логическим основанием политической экономии является учение о ценности. Правоведение должно восходить от отдельных положений позитивного права к содержащимся в них всеобщим правовым правилам и правовым понятиям, переходя, в конечном итоге, к рассмотрению проблем, которые затрагивают отношения оценки, установления правил и познания действительности в этой области. Следует ли искать в принудительной власти государства исключительное основание правового порядка? И если общезначимые принципы должны занимать какое-то место в праве, то чем они обоснованы: имманентным воле правилом обязательности этой воли, или наделением ценностью, или разумом? Те же вопросы повторяются в области морали, и, конечно, понятие безусловно значимой обязательности воли, которое мы называем долженствованием, составляет подлинно основной вопрос этой науки.
Основоположение наук о духе должно, следовательно, распространяться на все классы знания так же, как того требует всеобщее философ-
ское обоснование. Ибо это последнее должно распространяться на каждую область, в которой отброшено преклонение перед авторитетом и где через призму рефлексии и сомнения стремятся достигнуть значимого знания. Философское основоположение в первую очередь должно дать правовое основание знанию в области предметного постижения. В той мере, в какой научное познание выходит за границы наивного сознания предметной действительности и ее свойств, оно стремится установить регулируемый законами предметный порядок в сфере чувственно данного. И, наконец, здесь возникает проблема приведения доказательства объективной необходимости методов познания действительности и их результатов. Но и наше знание о ценностях требует такого основоположения. Ибо ценности жизни, обнаруживающиеся в чувстве, подвергаются научной рефлексии, которая здесь также ставит задачу добыть объективно необходимое знание. Его идеал был бы достигнут в том случае, если теория, руководствуясь твердой мерой, указала бы ценностям жизни их ранг, - таков древний, не единожды обсуждавшийся вопрос, который поначалу выступает как вопрос о высшем благе. Наконец, в области целеполагания и установления правил философское основоположение такого рода не менее необходимо, чем в двух других областях. Ведь и те цели, которые ставит себе воля, и те правила, которыми она оказывается связанной в том виде, как они поначалу достаются человеку от передаваемого традицией обычая, религии и позитивного права, - все это разлагается рефлексией, и дух должен также и здесь извлечь из себя самого значимое знание. Повсюду жизнь ведет к рефлексии по поводу того, что жизнь обнаруживает в себе, рефлексия же, в свою очередь, ведет к сомнению, и если жизнь должна утверждать себя в противоположность этому сомнению, то мышление может закончиться только значимым знанием.
На этом покоится влияние мышления во всяком действии жизни. Постоянно сдерживая натиск живого чувства и гениальной интуиции, мышление победоносно утверждает свое влияние. Возникает же оно из внутренней необходимости обрести нечто твердое в беспокойной смене чувственных восприятий, страстей и чувств, - обрести то, что делает возможным постоянный и единый образ жизни.
Эта работа совершается в форме научного размышления. Но конечная функция философии состоит в том, чтобы, объединяя, обобщая и обосновывая, завершить это научное осмысление жизни. Мышление, таким образом, выполняет по отношению к жизни свою определенную функцию. Жизнь в своем спокойном течении постоянно обнаруживает разного рода реальности. Много разного выносит она на берег нашего
крошечного «я». Та же смена в нашей жизни чувств и влечений может удовлетворяться ценностями всякого рода - чувственными ценностями жизни, ценностями религиозными, художественными. И в сменяющихся отношениях между потребностями и средствами удовлетворения возникает процесс целеполагания, при этом образуются целевые взаимосвязи, которые пронизывают все общество, объемля и определяя каждого его члена. Законы, указы, религиозные предписания действуют как принуждающие силы и определяют каждого в отдельности. Так что дело мышления всегда остается одним и тем же: постигать отношения, существующие в сознании между этими реальностями жизни, и от сингулярного, случайного и преднайденного, осознанного как можно более ясно и отчетливо, продвигаться к содержащейся в нем необходимой и всеобщей взаимосвязи. Мышление способно лишь повышать энергию сознания применительно к реальностям жизни. К пережитому и данному оно привязано внутренним принуждением. И философия, будучи сознанием всякого сознания и знанием всякого знания, есть лишь высшая энергия осознания. Так, наконец, она ставит вопрос о привязанности мышления к формам и правилам и, с другой стороны, о внутренним принуждении, которое связывает мышление с тем, что дано. Таков последний и высший уровень философского самоосмысления.
Если очертить проблему знания в этом объеме, то ее разрешение в теории знания можно назвать философским самоосмыслением. И именно в этом состоит главная задача основополагающей части философии; из этого основоположения вырастают энциклопедия наук и учения о взглядах на мир, которые и завершают работу философского самоосмысления.
2. Задача теории знания
Таким образом, эту задачу философия разрешает в первую очередь в качестве основоположения или, иначе говоря, в качестве теории знания. Данным для нее являются все мыслительные процессы, которые определяются целью обнаружения значимого знания. В конечном счете, ее задача состоит в ответе на вопрос, возможно ли и насколько возможно знание.
Если я осознаю, что я имею в виду под знанием, то последнее отличается от голого представления, предположения, вопрошания или допущения тем сознанием, которое сопровождает некоторое содержание: наиболее всеобщий характер знания заключается в объективной необходимости, которую заключает в себе это сознание.
В этом понятии объективной необходимости содержатся два момента, составляющие исходный пункт теории знания. Один из них заключается в очевидности, сопровождающей правильно осуществляемый мыслительный процесс, а другой - в характере осознавания реальности в переживании или в характере данности, которая связывает нас с внешним восприятием.
3. Используемый здесь метод основоположения
Метод разрешения этой задачи состоит в возврате от целевой взаимосвязи, которая направлена на порождение объективно необходимого знания в различных областях такового, к тем условиям, от которых зависит достижение данной цели.
Подобный анализ целевой взаимосвязи, в которой должно быть выявлено знание, отличается от анализа, выполняемого в психологии. Психолог исследует психическую взаимосвязь, на основании которой возникают суждения, нечто говорится о действительности и высказываются истины, имеющие всеобщую значимость. Он стремится установить, какова эта взаимосвязь. В ходе расчленения мыслительных процессов психологом возникновение заблуждения так же возможно, как и устранение такового; процесс познания без подобного опосредующего звена заблуждения и его устранения нельзя было бы, конечно, ни описать, ни прояснить в его возникновении. Точка зрения психолога, следовательно, в определенном отношении такая же, как и точка зрения естествоиспытателя. И тот, и другой хотят видеть только то, что есть, и не желают иметь дело с тем, что должно быть. Однако при этом между естествоиспытателем и психологом есть существенное различие, которое обусловлено свойствами той данности, с которой они имеют дело. Психическая структурная взаимосвязь имеет субъективно-имманентный телеологический характер. Под этим я понимаю то обстоятельство, что в структурной взаимосвязи, понятие которой нам предстоит подробно обсудить, заключена целевая устремленность. Тем самым, однако, еще ничего не было сказано об объективной целесообразности. Такой субъективно-имманентный телеологический характер происходящего чужд внешней природе как таковой. Имманентная объективная телеология как в органическом, так и в физическом мире является лишь способом постижения, извлекаемым из психического переживания. Напротив, субъективно и имманентно телеологический характер различных видов психических действий, равно как и структурных отношений между эти-
ми действиями, дан в пределах психической взаимосвязи. Он содержится в связи самих процессов. В рамках предметного постижения как основополагающего психического действия этот характер психической жизни, определяющий включение в ее структуру целевой устремленности*, проявляет себя в двух основных формах постижения - постижения переживаний и внешних предметов, - равно как и в последовательности форм репрезентации. Формы же репрезентации как ступени этой последовательности связываются в целевую взаимосвязь в силу того, что в них предметное получает все более полную, все более осознанную репрезентацию, которая все лучше соответствует требованиям постижения того, что схватывается предметно, и во все большей степени делает возможным включение отдельных предметов в первично данную совокупную взаимосвязь. Так, уже всякое переживание нашего предметного схватывания содержит тенденцию к постижению мира, коренящуюся в совокупной взаимосвязи психической жизни. Вместе с тем в психической жизни уже дан принцип отбора, согласно которому те или иные репрезентации предпочитаются или отбрасываются. Именно сообразно этому они подчиняются тенденции к постижению предмета в его взаимосвязи с миром в том виде, как тот первично дан в чувственном горизонте схватывания. В психической структуре, таким образом, уже укоренена телеологическая взаимосвязь, направленная на постижение предметного. И она возвышается затем до ясного осознания в теории знания. Однако теория знания не довольствуется этим. Она задается вопросом, действительно ли достигают своей цели те разновидности действия, которые заключены в сознании. Критерии, используемые ею при этом, суть высшие положения, абстрактно выражающие то действие, с которым связано мышление, если оно действительно должно достичь своей цели.
4. Исходный пункт: дескрипция процессов, в которых возникает знание
Так выясняется, что задача наукоучения может быть разрешена лишь на основании созерцания психологической взаимосвязи, в которой эмпирически взаимодействуют те процессы, с которыми связано порождение знания.
В соответствии с этим возникает следующее отношение между психологической дескрипцией и теорией знания. Абстракции теории зна-
* См. мою работу по описательной психологии, S. 69 ff. .
ния соотнесены с переживаниями, в которых знание возникает в двоякой форме, проходя при этом различные ступени. Они предполагают уразумение того процесса, в ходе которого на основании восприятия даются имена, образуются понятия и суждения, и по мере чего мышление постепенно продвигается от единичного, случайного, субъективного, относительного (а потому смешанного с заблуждениями) к объективно значимому. Следовательно, должно быть установлено, в частности, какое переживание имело место и было обозначено с помощью понятия, когда мы говорим о процессе восприятия, о предметности, именовании и значении словесных знаков, о значении суждения и его очевидности, а также о значении взаимосвязи научных высказываний. В этом смысле в первом издании работы, посвященной наукам о духе*, и в работе по описательной психологии** я подчеркивал, что теория знания требует соотнесения с переживаниями процесса познания, в котором это знание возникает***, и что для образования этих предварительных психологических понятий требуются лишь дескрипции и расчленения того, что содержится в переживаемых процессах познания****. Поэтому в такого рода описательно-расчленяющем изложении процессов, в которых возникает знание, мне виделась ближайшая задача, предваряющая построение теории знания*****. С родственной точки зрения в настоящее время были предприняты превосходные исследования Гуссерля, которые, выступая как «феноменология познания», осуществили «строго дескриптивное фундирование» теории знания, положив тем самым начало новой философской дисциплине.
Кроме того, я утверждал, что требование строгой значимости теории знания не отменяется в силу ее сопряжения с такими дескрипциями и расчленениями. Ведь в дескрипции высказывается только то, что содержится в процессе порождения знания. Подобно тому, как теорию, которая в любом случае представляет собой абстракцию, выделенную из этих переживаний и их отношений друг к другу, никак нельзя понять без этого сопряжения, так и вопрос о возможности знания также пред-
* XVII, XVIII .
**S. 8 . ***S. 10 . ****S. 10 . ***** Там же.
полагает разрешение другого вопроса: каким образом восприятие, имена, понятия, суждения сопрягаются с задачей постижения предмета. Таким образом, идеал подобной полагающей основания дескрипции заключается теперь в том, чтобы и в действительности высказаться только о положении дел и давать ему твердое словесное наименование. Приближение к этому идеалу возможно потому, что постигаются и расчленяются только факты и отношения таковых, содержащиеся в развитой психической жизни исторического человека, которую обнаруживает в себе занимающийся описанием психолог. Тем более необходимо постоянно продвигаться вперед по пути исключения понятий о функциях психической жизни, которые именно здесь особенно опасны. Работа над решением этой задачи в целом только начинается. Лишь постепенно можем мы приближаться к точным выражениям, описывающим состояния, процессы и взаимосвязи, о которых идет речь. Уже здесь, правда, обнаруживается, что задача основоположения наук о духе все еще не может быть разрешена таким образом, чтобы это решение сочли убедительным все те, кто работает в данной области.
По крайней мере одно условие разрешения этой проблемы мы можем выполнить уже сейчас. Дескрипция процессов, порождающих знание, не в последнюю очередь зависит от того, что охватываются все области знания. Но это также и то условие, с которым связано достижение теории знания. Итак, нижеследующая попытка нацелена на то, чтобы равным образом окинуть взглядом различные взаимосвязи знания. Но это возможно только в том случае, если будет исследована особая структура обширных взаимосвязей, обусловленных различными видами действия психической жизни. На этом может затем основываться сравнительный подход в теории знания. Этот сравнительный подход позволяет довести анализ логических форм и законов мышления вплоть до той точки, в которой полностью исчезает видимость подчинения материи опыта формам и законам мышления. Это достигается следующим методом. Процессы мышления, осуществляющиеся в переживании и созерцании (и не связанные при этом ни с какими знаками), могут быть представлены в виде элементарных операций, таких, как сравнение, связывание, разделение, сопряжение, -в отношении своей познавательной ценности их можно рассматривать как восприятия более высокой степени. Согласно своим правовым основаниям формы и законы дискурсивного мышления могут быть теперь разложены на процессы элементарных операций, на переживаемую функцию знаков и на содержание переживаний созерцания, чувствования, воления, - содержание, на котором основывается пости-
жение действительности, установление ценности, определение цели и установление правила как в отношении того, что есть в них общего, так и в отношении их формальных и категориальных особенностей. Такой подход может быть чистым образом реализован в области наук о духе, и, следовательно, согласно этому методу может быть обоснована объективная значимость знания в этой области.
Отсюда следует, что дескрипция должна выйти за границы переживаний предметного постижения. Ибо если нижеследующая теория стремится равным образом охватить знание в области познания действительности, оценок, целеполаганий и установления правил, - то ей необходим возврат и к той взаимосвязи, в которой все эти различные психические процессы связываются друг с другом. Кроме того, в ходе познания действительности возникает и связывается в своеобразную структуру с процессами познания сознание норм, с которыми сопряжено достижение цели познания. Но в то же время из характера данности внешних объектов не может быть устранена связь с волевыми действиями - отсюда еще и с другой стороны возникает зависимость абстрактного развития теории науки от взаимосвязи психической жизни в целом. То же следует и из расчленения процессов, которые позволяют нам понимать других индивидов и их творения; эти процессы являются основополагающими для наук о духе, сами же они коренятся в целостности нашей психической жизни*. Исходя из этой точки зрения, ранее я постоянно подчеркивал необходимость рассмотрения абстрактного научного мышления в его связях с психической целостностью**.
5. Место этой дескрипции во взаимосвязи основоположения
Такого рода описание и расчленение процессов, обнаруживающихся в целевой взаимосвязи порождения значимого знания, целиком и полностью движутся в рамках предпосылок эмпирического сознания. Последнее предполагает реальность внешних предметов и других лиц, и в нем содержится представление о том, что эмпирический субъект определя-
* См. мою статью о герменевтике в сборнике 1900 года, посвященном Зиг-варту . ** Geisteswiss. XVII, XVIII .
ется той средой, в которой он живет и, в свою очередь, обратным образом воздействует на эту среду. Когда дескрипция описывает и расчленяет эти отношения как содержащиеся в переживаниях факты сознания, то вместе с тем, разумеется, ничего не говорится о реальности внешнего мира и других лиц или же об объективности отношений действия и претерпевания: строящиеся на основании дескрипции теории должны, конечно же, сперва попытаться вынести решение относительно правомерности предпосылок, содержащихся в эмпирическом сознании.
Само собой разумеется также, что описываемые переживания и выявляемая взаимосвязь таковых могут здесь рассматриваться лишь с точки зрения, предписываемой наукоучением. Главный интерес направлен на отношения, связывающие эти процессы, на отношения их зависимости от условий сознания и от данностей, а также, наконец, на те отношения, которые связывают эту взаимосвязь с обусловливаемыми ею отдельными процессами, возникающими в ходе порождения знания. Ибо субъективно и имманентно телеологический характер психической взаимосвязи, в силу которого действующие в ней процессы приводят к некоторым результатам, что и позволяет говорить здесь о целеустремленности, является, конечно, основанием для отбора из потока мыслей значимого знания о действительности, ценностях или целях.
Подведем же итог сказанному о месте дескрипции в пределах основоположения. Она закладывает основание теории, и эта теория обратным образом соотносится с нею. Связывать ли в таком случае дескрипцию процессов познания и теорию знания в отдельных частях теории друг с другом или же предпосылать взаимосвязанную дескрипцию теории - это вопрос целесообразности. Сама теория перенимает от дескрипции знания оба признака, с которыми связана значимость последней. Любое знание подчинено нормам мышления. В то же время, следуя этим нормам мышления, оно сопрягается с тем, что переживается и что дано, и сопряжение знания с тем, что дано, есть, говоря точнее, отношение зависимости от него. Результаты дескрипции свидетельствуют о том, что всякое знание подчиняется высшему правилу: следуя нормам мышления, основываться на том, что переживается или дано по мере восприятия. Соответственно этому разделяются две основные проблемы наук о духе3. Из их обсуждения в настоящих очерках по основоположению наук о духе будет складываться теория знания, так как эти проблемы имеют решающее значение для обоснования возможности объективного познания. Их более точное определение может быть получено только на основании дескрипции.
П. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ДЕСКРИПТИВНЫЕ ПОНЯТИЯ* 1. Психическая структура
Эмпирическое течение психической жизни складывается из отдельных процессов: ведь любое наше состояние имеет свое начало во времени и, пройдя рад изменений, вновь исчезает в нем. Причем это течение жизни представляет собой развитие, ибо взаимодействие душевных побуждений таково, что в них порождается тенденция, направленная на достижение все более определенной психической взаимосвязи, согласующейся с условиями жизни, - на достижение, так сказать, завершенной формы этой взаимосвязи. И возникающая при этом взаимосвязь действует в каждом психическом процессе: она обусловливает пробуждение и направление внимания, от нее зависят апперцепции и ею определяется репродукция представлений. Равным образом от этой взаимосвязи зависит пробуждение чувств или желаний или же принятие какого-то волевого решения. Психологическая дескрипция имеет дело только с тем, что фактически уже наличествует в этих процессах; она не занимается физи-
* Эта дескриптивная часть исследования представляет собой дальнейшую разработку той точки зрения, которая представлена в моих ранних работах. Их цель состояла в том, чтобы обосновать возможность объективного познания действительности, а в пределах него, в особенности, предметное постижение психической действительности. При этом - в противоположность идеалистическому учению о разуме - я возвращался не к априори теоретического рассудка или практического разума, которое, якобы, имеет своим основанием чистое «я», но к содержащимся в психической взаимосвязи структурным отношениям, которые могут быть выявлены. Эта структурная взаимосвязь «образует фундамент процесса познания» (Beschr. Psychologie S. 13 ). Первую форму этой структуры я обнаружил во «внутреннем отношении различных сторон одного действия» (S. 66 ). Вторая форма структуры - это внутреннее отношение, которое связывает внепо-ложенные друг другу переживания в пределах одного действия, как то: восприятия, доставляемые воспоминанием представления и связанные с языком процессы мышления (там же). Третья форма заключается во внутреннем отношении разновидностей действия друг к другу в пределах психической взаимосвязи (S. 67 ). Развивая теперь свое основоположение теории познания, которая имеет объективную реалистическую и критическую ориентацию, я должен решительно указать на то, сколь многим я обязан «Логическим исследованиям» Гуссерля (1900, 1901), открывшим новую эру в использовании дескрипции для теории познания.
ологическим или психологическим объяснением возникновения или же состава такого рода возникающей психической взаимосвязи*.
Отдельная психическая жизнь, имеющая индивидуальное строение, в своем развитии составляет материал психологического исследования, ближайшей целью которого является установление общего в этой психической жизни индивидов.
Теперь мы проведем одно различие. В психической жизни существуют закономерности, которые определяют последовательность процессов. В этих закономерностях и состоит то различие, которое здесь следует рассмотреть. Вид отношения между процессами или моментами одного и того же процесса является в одном случае характерным моментом самого переживания (так, в психической взаимосвязи возникают впечатления сопринадлежности и жизненности), тогда как другие закономерности в последовательности психических процессов не характеризуются тем, что способ их связи может переживаться. В таком случае связующий момент нельзя обнаружить в самом переживании. Здесь дает о себе знать обусловленность. Мы ведем себя здесь, стало быть, так же, как и по отношению к внешней природе. Отсюда характер нежизненного и внешнего в этих взаимосвязях. Закономерности этого последнего вида устанавливаются наукой путем выделения отдельных процессов из взаимосвязи этих последних и путем индуктивного умозаключения к их закономерностям. Эти процессы суть ассоциация, репродукция, апперцепция. Закономерность, которую они позволяют установить, состоит в единообразии, соответствующем законам изменения в сфере внешней природы.
При этом разного рода факторы в актуальных состояниях сознания обусловливают последующее состояние сознания также и тогда, когда они без всякой взаимосвязи, подобно слоям в психическом составе (status conscientiae), располагаются друг над другом. Впечатление, которое оказывает давление на актуальное психическое состояние извне, полностью изменяет его как нечто ему вполне чуждое. Случайность, совпадение, наслаивание друг на друга - такие отношения постоянно заявляют о себе в состоянии сознания какого-то данного момента и при возникновении психических изменений. И такие процессы, как репродукция и апперцепция, могут быть обусловлены всеми этими моментами состояния сознания.
* Beschr. Psych. S. 39 ff. .
От этого единообразия отличается другой вид закономерностей. Я называю его психической структурой. Под психической структурой я понимаю порядок, согласно которому в развитой душевной жизни психические факты разного рода закономерно связываются друг с другом посредством внутренне переживаемого отношения*. Это отношение может связывать друг с другом части одного состояния сознания, а также переживания, которые отстоят друг от друга по времени, или же различные виды действия, содержащиеся в этих переживаниях**. Эти закономерности, следовательно, отличаются от тех единообразий, которые могут быть установлены при рассмотрении изменений психической жизни. Единообразия суть правила, которые могут быть выявлены в изменениях, поэтому любое изменение представляет собой отдельный случай, который находится в отношении подчинения к единообразию. Структура, напротив, есть порядок, в которой психические факты связаны друг с другом посредством внутреннего отношения. Каждый связанный таким образом с другими факт есть часть структурной взаимосвязи; закономерность состоит здесь, следовательно, в отношении частей в пределах некоторого целого. Там речь идет о генетическом отношении, в котором психические изменения зависят друг от друга, здесь, напротив, - о внутренних отношениях, которые могут быть постигнуты в развитой психической жизни. Структура есть совокупность отношений, которыми связываются друг с другом отдельные части психической взаимосвязи среди смены процессов, среди случайности соседства психических элементов и последовательности психических переживаний.
Что следует понимать под этими определениями, станет яснее, если указать на то, какие психические факты обнаруживают такого рода внутренние отношения. Элементы чувственной предметности, которая представлена в психической жизни, постоянно изменяются под воздействием внешнего мира, и именно от них зависит многообразие, данное единичной психической жизни. Отношения, которые возникают между ними, -это, например, отношения совместности, раздельности, различия, сходства, равенства, целого и части. В психическом переживании, напротив, обнаруживается внутреннее отношение, которое связывает такого рода содержание с предметным постижением, или с чувствами, или с каким-то стремлением. Очевидно, что это внутреннее отношение в каждом случае
* Beschr. Psych. S. 66 .
** Beschr. Psych. S. 66 ff., 68 ff. .
особое. Отношение восприятия к предмету, скорбь о чем-то, стремление к какому-то благу - эти переживания содержат ясно отличающиеся друг от друга внутренние отношения. Каждый вид отношения в своей области, кроме того, конституирует закономерные отношения между отстоящими друг от друга по времени переживаниями. И, наконец, между самими видами отношений также наличествуют закономерные отношения, благодаря которым они и образуют единую психическую взаимосвязь. Я называю эти отношения внутренними, так как они коренятся в психическом действии как таковом; вид отношения и разновидность действия соответствуют друг другу. Одним из таких внутренних отношений является такое, которое в случае предметного постижения связывает действие с тем, что дано в содержании. Или такое, которое в случае целеполагания связывает действие с тем, что дано в содержании, как с представлением объекта целеполагания. И внутренние отношения между переживаниями в пределах некоторой разновидности действия представляют собой или отношение репрезентируемого к репрезентирующему, или обосновывающего к обосновываемому - в случае предметного постижения, или же цели и средства, решения и обязательства - в случае такой разновидности действия, как воля. Этот факт внутреннего отношения, как и подчиняющее его единство многообразного, присущ исключительно психической жизни. Его можно лишь испытать на опыте и выявить, но не определить.
Теория структуры имеет дело с этими внутренними отношениями. И только с ними, а не с попытками классификации психической жизни согласно функциям, или силам, или способностям. Она не утверждает и не оспаривает того, что есть нечто подобное. Она также не предрешает заранее ответ на вопрос, развивается ли у человечества или у индивида психическая жизнь из чего-то простого, достигая богатства структурных отношений. Такого рода проблемы лежат совершенно вне ее области.
Психические процессы связываются этими отношениями в структурную взаимосвязь, и, как будет показано, вследствие этой структурной особенности психической взаимосвязи процессы переживания порождают некоторый совокупный эффект. Хотя структурной взаимосвязи и не присуща целесообразность в объективном смысле, но здесь имеет место целевое действие, направленное на достижение определенных состояний сознания.
Таковы понятия, которые позволяют предварительно определить то, что следует понимать под психической структурой.
Учение о структуре представляется мне главной частью описательной психологии. Оно могло бы быть развито как особое, всеобъемлю-
щее целое. Именно оно представляет собой основание наук о духе. Ибо подлежащие в нем раскрытию внутренние отношения, конституирующие переживания, затем отношения, существующие между членами ряда переживаний в пределах некоторой разновидности действия, отношения, которые в конечном счете образуют структурную взаимосвязь психической жизни, а также связь, которая ведет здесь к связыванию отдельных процессов в субъективную телеологическую взаимосвязь, и, наконец, отношение действительности, ценностей и целей, равно как и структуры, к этому раскрытию - все это является основополагающим для построения наук о духе в целом. Равным образом они являются основополагающими для понятия наук о духе и для их отграничения от наук о природе. Ибо уже учение о структуре показывает, что науки о духе имеют дело с данностью, которая никак не представлена в науках о природе. Элементы чувственной предметности, будучи сопряжены с психической взаимосвязью, входят в область изучения психической жизни; чувственные же содержания в своем сопряжении с внешними предметами, напротив, конституируют физический мир. Эти содержания не образуют физический мир, но они являются предметом, с которым мы сопрягаем чувственные содержания в постигающем действии. Однако наши созерцания и понятия о физическом мире выражают лишь то положение дел, которое дано в этих содержаниях в качестве свойств предмета. Науки о природе не занимаются тем действием предметного постижения, в рамках которого они возникают. Внутренние отношения, которые могут связывать содержания в психическом переживании, - акт, действие, структурная взаимосвязь - все это исключительно предмет наук о духе. Это их владение. Этой структуры, а также способа переживания психической взаимосвязи в нас самих и способа понимания ее в других - уже этих моментов достаточно, чтобы обосновать особую природу логического подхода в науках о духе. Остается добавить: предмет и характер данности решает вопрос о логическом подходе. Какие же средства у нас в наличии для того, чтобы прийти к несомненному постижению структурных отношений?
2. Постижение психической структуры
Со знанием структурной взаимосвязи дело обстоит особым образом. В языке, в понимании других людей, в литературе, в высказываниях поэтов или историков - повсюду нам встречается знание о закономерных внутренних отношениях, о которых здесь идет речь. Я о чем-то забо-
чусь, чему-то радуюсь, что-то делаю, желаю наступления какого-то события - эти и сотни подобных оборотов языка содержат такого рода внутренние отношения. В этих словах я безотчетно выражаю некоторое внутреннее состояние. Всегда есть внутреннее отношение, выражающееся в этих словах. Точно так же я понимаю, когда кто-нибудь обращается таким образом ко мне, понимаю я тотчас и то, что с ним происходит. Стихотворения поэтов, повествования историографов о давно ушедших временах уже до всякой психологической рефлексии наполнены подобными выражениями. Я спрашиваю теперь, на чем основывается это знание. Оно не может базироваться на предметности, поскольку та состоит из чувственных содержаний, на одновременности или последовательности в области предметного, а также на логических отношениях между этими содержаниями. Это же знание, наконец, должно некоторым образом основываться на переживании, заключающем в себе такого рода действие, - радость по поводу чего-то, потребность в чем-то. Знание - вот оно, помимо всякого осмысления оно связано с переживанием, и нельзя найти никакого другого истока и основания этого знания, кроме переживания. И речь при этом идет именно об обратном заключении от выражений к переживаниям, а не о даваемой им интерпретации. Необходимость отношения между определенным переживанием и соответствующим выражением психического переживается непосредственно. Трудная задача стоит перед структурной психологией - выносить суждения, которые адекватно (с точки зрения сознания) отражают структурные переживания или, иначе говоря, совпадают с определенными переживаниями. В качестве непосредственного основания для этого ей служат вырабатываемые и уточняемые на протяжении тысячелетий формы выражения психического, которые она продолжает разрабатывать и генерализовать, заново выверяя адекватность этих форм выражения на самих переживаниях. Бросим взгляд на выражения, которые доставляет нам жизненное общение, и литературные высказывания во всем их объеме. Вспомним об искусстве истолкования, предназначенном для интерпретации этих выражений и высказываний. И сразу становится ясно: то, на чем основывается герменевтика всякого наличного духовного общения, - это и есть те твердые структурные отношения, которые закономерно обнаруживаются в любых проявлениях жизни*.
* См. мою статью о герменевтике в сборнике 1900 года, посвященном Зиг-варту .
Однако насколько достоверно то, что наше знание об этих структурных отношениях восходит к нашему переживанию, а также, с другой стороны, и то, что это делает возможным нашу интерпретацию всех психических процессов, настолько же трудно установить связь между этим знанием и переживанием. Лишь в очень ограниченных условиях переживание остается неизменным в процессе внутреннего наблюдения. Весьма различным образом мы доводим переживание до отчетливо констатирующего сознания. Это удается то применительно к одной, то применительно к другой существенной черте. Мы различаем, обращаясь к воспоминаниям. В сравнении мы выявляем внутренние закономерные отношения. Мы прибегаем к фантазии как к своего рода психическому эксперименту. В прямых выражениях переживания, найденных виртуозами в этой области - великими поэтами и религиозными деятелями, - мы в состоянии исчерпать все внутреннее содержание переживания. Сколь бедным и убогим было бы наше психологическое знание чувств, если бы не существовало великих поэтов, которые сумели выразить все многообразие чувств и с удивительной точностью выявить структурные отношения, наличествующие в чувственном универсуме! И для такого рода дескрипции, в свою очередь, совершенно безразлична связь книги стихов Гёте со мной как с субъектом или же с личностью самого Гёте: дескрипция имеет дело только с переживанием и никак не связана с личностью, которой эти переживания принадлежат.
Если продолжать прослеживать эти проблемы далее, то для психолога речь при этом всегда идет о тщательном различении того, что следует понимать под переживанием, самонаблюдением и рефлексией переживаний и что при этом дано в этих различных видах структурной взаимосвязи. То, что необходимо добавить помимо этого к сказанному об основоположении знания, может быть разъяснено лишь при рассмотрении отдельных разновидностей действия.
3. Структурные единства
Каждое переживание имеет свое содержание.
Под содержанием мы понимаем не какие-то заключенные в объемлющем целом части, которые могут быть выделены мышлением из этого целого. В таком понимании содержание было бы совокупностью того, что поддается различению в переживании, тогда как последнее охватывало бы все это наподобие сосуда. Напротив, из всего того, что можно различить в переживании, лишь часть может быть названа содержанием.
Существуют переживания, в которых нельзя заметить ничего помимо психического состояния. В психическом переживании боли локализованный ожог или укол можно отличить от чувства, но в самом переживании они неразличимы, поэтому между ними нет никакого внутреннего отношения. Рассматривать здесь чувство как неудовольствие, вызванное чем-то гложущим или мучительным, - значит совершать насилие над этим положением дел. Равным образом в комплексе влечений обнаруживаются состояния, где со стремлением не связано никакого представления объекта, а значит, и в этом положении дел не содержится ничего от внутреннего отношения между актом и предметом. Поэтому нельзя, пожалуй, исключать возможности существования таких переживаний, где бы отсутствовало отношение чувственного содержания к тому акту, в котором оно для нас наличествует, или к предмету, равно как и переживаний, в которых чувство или стремление не сопрягалось бы с этим предметом*. Это можно объяснять теперь как угодно. Можно сказать, что эти переживания образуют нижние границы нашей психической жизни, а над ними надстраиваются те переживания, в которых действие по отношению к некоторому содержанию, с которым оно сопрягается, содержится как нечто различимое в восприятии, или чувстве, или акте воли. Для констатации структурного единства в переживаниях - а именно оно является здесь предметом нашего рассмотрения - достаточно обширного состава встречающихся в переживаниях внутренних отношений между актом (это слово берется нами в широком смысле) и содержанием. А то, что существует большое число таких отношений, не может вызывать сомнений. Предмет в переживании внешнего восприятия сопрягается с чувственным содержанием, посредством которого он мне дан. То, от чего я ощущаю неудовольствие, сопрягается с самим чувством неудовольствия. Представление объекта в целе-полагании сопряжено с волевым действием, которое направлено на воплощение в действительность образа объекта. Зрительный образ, гармоническое сочетание звуков или шорох мы называем содержанием
1) К "критике исторического разума".
Творчество Вильгельма Дильтея (1833-1911) отмечено стремлением создать "критику исторического разума" и обосновать ценность наук о духе (Geisteswissenschaften). Он был противником философии Гегеля. Дильтей не согласен и с позитивистской редукцией исторического мира к природе при помощи каузально-детерминистской схемы. "Возвращение к Канту", объявленное школой неокритицизма, он связывал с поворотом проблематики внутри социально-исторических наук, с трактовкой человека как волевого существа, а не только познающего. Именно поэтому Дильтей намеревался создать "критику исторического разума". Дильтей - автор таких исторических работ, как: "Жизнь Шлейермахера" (1867-1870), "Интуиция в период Ренессанса и Реформации" (1891-1900), "История молодого Гегеля" (1905-1906), "Жизненный опыт и поэзия" (о романтизме, 1905), "Три эпохи современной эстетики" (1892).
Уже во "Введении в науки о духе" (1883) философ проводит разграничения наук о природе и наук о духе по предмету. Предмет наук о природе составляют внешние по отношению к человеку явления. Науки о духе заняты человеческими отношениями, познание которых имеет непосредственный характер. Есть, кроме того, и гносеологическое отличие: не наблюдение внешних объектов как данных естественных наук, а внутреннее переживание (Erlebnis) интересует историю как науку о духе с ее категориями смысла, цели, ценности и пр. "Мы понимаем социальные факты изнутри, они воспроизводимы до известной степени внутри нас на основе самонаблюдений и интуиции. Мы окрашиваем наши представления о мире любовью и ненавистью благодаря игре наших аффектов. Природа, напротив, молчит, словно чужая... Она для нас - нечто внешнее. Наш мир - общество".
Итак, человеческий мир структурирован как исторический. В "Идеях о дескриптивной и аналитической психологии" (1894) и во "Вкладе в изучение индивидуальности" (1896) Дильтей рассматривает аналитическую психологию (отличную от объяснительной) как основу других наук о духе, анализирует проблему единообразия, а также исторической индивидуации. Науки о духе призваны изучать как законы единообразия, так и события в их единичности. Понятием "типа" следовало связать эти две противоположности. В то же время Дильтей считает, что обращение к "переживанию" является единственным основанием наук о духе. Внутренний опыт (Erlebnis) надлежало интегрировать с пониманием (Verstehen), которое есть повторное переживание (Nacherleben) и воспроизведение (Nachbilden). Только так можно понять других индивидов.
2) Обоснование наук о духе.
Дильтей расширяет проблемный горизонт своих исследований, не упуская из виду вопрос о разграничении естественных наук и социальных: в чем суть истории и ее отличие от других наук? Но все проблемы так или иначе связаны с обоснованием наук о духе. В "Очерках по обоснованию наук о духе" (1905) и работе "Создание исторического мира в науках о духе" (1910) философ на основе различия между Erlebnis и Erleben - первое (опыт) есть частный момент второго (жизни) - приходит к выводу, что общее основание наук о духе - жизнь. Это отражено в выражениях, связанных с пониманием. Другими словами, течение жизни реализуется в комплексе объективации, смысл которых требует определенного усилия для понимания. "Состояния сознания непрерывно отражаются в звуках, жестах, словах, они объективируются в институтах государства, церкви, науки; именно в этих сплетениях двигается история".
